умрём вместе!

Или вместе будем жить. Только вместе, ты и я. Не смей бросать меня!!!

Мы смотрели вслед умчавшемуся Сигурду. Мы с Хубавой и Ганна. Остальные чуть дальше от нас.

— Она знала, что едет умереть, — сказала Хубава.

Я похолодел, омертвел от её слов.

Но Ганна сказала:

— Если кто и спасёт её, то только он.

— От чумы ничто не спасёт, с ней вместе сгинет. Для того и мчится, — возразила Хубава.

— Он спасёт, — повторила Ганна убеждённо. — Сила в нём.

Хубава отмахнулась как-то горестно, пошла к терему, прижимая ладонь к щеке и шагая тяжело, раскачиваясь…

А я стоял и не мог сдвинуться с места. Мне куда идти теперь? Что делать? Знала, что едет умереть…

Ночь выдалась дождливой, бурной, мы не сразу поняли, что не небесный гром раскатился над нами, а конный отряд ворвался в лагерь. Только крик, в котором мы узнали голос Легостая:

— Дорогу конунгу! — и показал нам, что произошло.

Конунг!? Как он мог успеть так скоро оказаться здесь?! Меньше двух суток прошло, как мы отправили сообщение о болезни Сигню.

Мы выскочили под дождь. Но увидели только некольких ратников, Легостая, слезающего с коня. Сам Сигурд уже скрылся в палатке Сигню, куда мы не входили вторые сутки, слушаясь её приказа.

— Ох… думал, кончусь дорогой! Совсем загнал старика, — кряхтит Легостай. — Чего рты разинули, алаи? Думали, мы тихо плакать останемся в Сонборге?… — со старого воеводы льет потоками вода, он весь пропитался дождём. — Говорят вина у вас тут залейся, угостите старика, вымок до нитки на дожде проклятом… Живая хоть ещё?

Его ворчание возвращает нас к жизни. Похоже, старый воевода не сомневается, что Сигурд приехал не напрасно.

— Сигурд вошёл в палатку, даже не раздумывая, — сказал Торвард Ярни, как зачарованный, глядя на палатку Сигню, освещённую изнутри.

— На то он и муж, и конунг, Сигурд Виннарен, — сказал Исольф.

— А мы трусили, — сказал Гуннар.

— Мы не трусили, — спокойно возразил Исольф, — мы исполняли приказ дроттнинг.

— Чего молчите-то?! Долго угощения ещё ждать, черти вас защекочи! А, победители чумы? — спросил Легостай нетерпеливо, стирая ладонью дождевые капли, залившие ему всё лицо.

Мы все трое повернулись к нему. Как хорошо было видеть его, приехавшего из того, нормального мира, где нет чумы, нет палаток, забитых бутылями с горючим маслом…

Я влетел в палатку, у входа бросая и шапку и плащ.

Я сразу вижу её, лежит навзничь на ложе. Ложе, Боги, какое там ложе — складная походная койка-ящик, как у всех солдат…

Пылающие щёки, обмётанный опухший рот, глаза запали глубоко, дышит с шумом, но дышит… Дышит!

Я бросаюсь к ней. Я весь мокрый. Долой всю одежду. Остаюсь в одних штанах.

Горячая какая… кажется, обжигает мне руки, грудь. Я прижимаю её к себе.

Как исхудала! Руки помнят совсем другую, упругую, гибкую, мягкую. Тёплую. А эта… Её нет почти под этой рубашкой. Тоненькие косточки…

— Сигню… — я прижимаюсь к дорогому лицу, изменённому болезнью…

Моя любимая… Моя Сигню, ну нет! Я не дам тебе умереть.

Голос Хубавы в моей голове: «Если чума — ничто не спасёт ни её, ни тебя. Из сотни выживает один, ну, пять… Но… не должно быть чумы, Кай Сигурд. Три месяца не было ни одного нового больного».

И глаза Хубавины серьёзные серые помню, глядят остро, будто проникнуть в моё нутро хочет, поглядеть, не гниль там?

А ещё я помню слова Ганны, когда-то здесь, в Норборне она сказала о Сигню: «Надеюсь, она никогда не заболеет, потому что спасать её будет некому»…

Я смотрю на лицо Сигню, тонкие прядки выбились из плотно заплетённых кос, липнут к щекам. Она не чувствует моих прикосновений…

Начинает работать моя память, как говорила Хубава? У меня все её напутствия будто записались в голове, не зря всю жизнь записки делаю.

«Лихорадка — охлади. Голову и там, где пульс, иначе от лихорадки сгорит»…

Пока я прикладываю мокрые полотенца к её лбу, к груди, парни натаскали полную лохань ледяной воды из ручья, что под холмом.

Гоню всех и сажаю её в эту воду прямо в рубашке. На ноге повязка — её я тоже не снимаю. Только косы остаются свисать за борты и лежат концами на полу.

В холодной воде она приоткрывает глаза:

— Си-игурд… — и улыбается.

Неужели я вижу её улыбку?!

— Я здесь, милая, — я касаюсь её лица пальцами.

Но скоро её начинает знобить, и я вытаскиваю её из воды. Не снимая мокрой рубашки, облепившей её тело, она будет охлаждать её ещё некоторое время…

Кажется ей трудно дышать, когда лежит так низко… Я приподнимаю её выше. Нет, всё равно дышит тяжело…

К рассвету лихорадка, кажется, немного ослабла. И дышать стала ровнее. Теперь и я могу позволить себе задремать. Я ложусь рядом с ней. Может быть моя сила, которой во мне с избытком, перетечёт в неё?.. Я заснул, будто провалился.

Утром мы как всегда в большом шатре завтракаем и совещаемся заодно. Все ратники знают уже, что здесь конунг. Что Свана больна, и чем теперь всё это кончится неизвестно…

Но мы слышим вдруг все, она кричит. От боли, это очевидно… Мы замерли. Все двести с лишним человек.

— Орёт… чё это она орёт-то?.. — произносит Скегги, как будто во сне. И вдруг лицо его будто прояснилось: — Орёт, ребята! — он повернулся ко всем, улыбается.

Что, интересно, радостного он в этом видит? Объяснилось в следующую минуту:

— Не чума это, братцы! Чумные-то не орут. Тихие лежат. Тихо и помирают.

Мы обрадовались все, было чему. Чуму мы всё же победили. Она победила.

Но кто теперь её болезнь победит? Ни одного лекаря давно нет в лагере, на была лекарем…

Мы решаем продолжить то, что должны: объехать всю местность, как и планировали, закончить то, что приказывала она. Сейчас мы должны сделать это.

Я вспомнил о Трюд. Лекарша, она всё же…

Я пришёл к ней, нашёл её среди других девок. Днём они выполняли обязанности поварих и прачек. Но красивая Трюд не утруждалась, просто болтала с товарками.

Я подозвал её, мы отошли от прочих.

— Что, хакан, всё же припёрло, развлечься перед отъездом хочешь? — захохотала она.

— Нет, Трюд, я пришёл, потому что… Ты ведь лекарь. Помоги Свана.

Она стала серьёзной:

— Я не лекарь, я давно уже проститутка, заботами твоей Свана, ненаглядной.

— Трюд, но ты ведь… Больше нет лекарей в лагере.

Ухмылка кривит её красный рот:

— Великая гро не может себе помочь, да?

— Трюд…

Её зелёные