Шарлотте приходилось писать в это время много писем к литераторам, присылавшим ей свои книги, или к незнакомым людям, которые выражали восхищение ее произведениями. Вот ответ, адресованный молодому человеку из Кембриджа:

23 мая 1850 года

Мне кажется, что извинения и вправду не нужны, когда речь идет о «действительных чувствах, о подлинных порывах души», которые заставили Вас написать полученное мною письмо.

Разумеется, вполне в «моем духе» писать в расчете на чувствительное сердце и утонченный ум; несомненно, мне свойственно полагать, что мои произведения (такие, какие они есть) должны быть приняты с пониманием, признательностью, снисхождением как друзьями, так и любым щедрым умом. Я буду очень рада, если Джейн, Каролина и Шерли станут Вашими сестрами, и надеюсь, что они побеседуют со своим названым братом, когда он окажется одинок, и утешат его, когда ему будет грустно. Если же они не смогут почувствовать себя своими для пытливой и сочувственной души, если не смогут пролить на ее сумерки радостный домашний свет, то, значит, они недостаточно хороши, недостаточно дружелюбны, милостивы, недостаточно реальны по сравнению с тем, какими должны были быть. Если же они сумеют сделать все это и воздвигнут домашние алтари в сердцах людей, то, значит, они выполнят свое предназначение – поддерживать священный огонь, способный согревать, но не обжигать, освещать, но не ослеплять.

Имеет ли значение то, что полученное Вами удовольствие от общения с ними отчасти имеет своим источником скорее поэзию Вашей собственной юности, чем некое волшебство, заключенное в них самих? Что, если не пройдет и десяти лет, Вы улыбнетесь, вспоминая Ваши сегодняшние чувства, и увидите совсем в другом свете и Каррера Белла, и его сочинения? Для меня подобные соображения вовсе не обесценивают Ваши нынешние чувства. Юности присуща романтика, а зрелости – мудрость, так же как утру и весне – свежесть, полудню и лету – сила, а ночи и зиме – покой. Всему свое время. Ваше письмо порадовало меня, и я благодарю Вас за него.

Каррер Белл.

Мисс Бронте приехала в Лондон в начале июня; на этот раз ей там понравилось. Она почти не встречалась с людьми, о чем договорилась с хозяевами заблаговременно. Вся поездка ограничилась двумя неделями, поскольку Шарлотта опасалась утомления и недомогания – неизбежных для ее чувствительного организма последствий малейшего волнения.

12 июня

Со времени моего последнего письма к тебе мне почти не удавалось отдыхать, за исключением совершенно необходимых моментов. В целом я чувствую себя хорошо и гораздо менее устаю, чем в прошлый раз.

Разумеется, трудно рассказать в письме обо всех событиях, которые произошли со мной за это время. Могу только вкратце упомянуть три из них, наиболее важные: мне довелось увидеть герцога Веллингтона в придворной капелле (это действительно величественный старик), посетить палату общин (надеюсь описать тебе ее как-нибудь при встрече) и – последнее, но не менее важное – побеседовать с мистером Теккереем. Он нанес мне утренний визит и просидел часа два. Кроме нас, при разговоре присутствовал только мистер Смит (впоследствии он отозвался об увиденном как о «странной сцене», и я полагаю, что так оно и было). Передо мной восседал титан. Я заговорила с ним о его недостатках (литературных, разумеется). Мне стали вспоминаться одна за другой его ошибки, и я принялась их описывать, призывая его защищаться и объясняться. Он защищался, как турецкий воин или язычник (то есть оправдания часто оказывались хуже самого преступления). Дело кончилось дружеским примирением; если ничего не случится, мне предстоит отобедать в его доме сегодня вечером.

Видела я и Льюиса. <…> Я не могу не испытывать по отношению к нему чувства грусти и нежности – последнее слово звучит очень странно, но я употребляю его сознательно, поскольку черты лица этого человека удивительно похожи на Эмили. Похоже все: глаза, нос, такой же выразительный рот, такой же лоб, а иногда сходно и все выражение лица. Что бы он ни говорил, я не могу чувствовать к нему ненависть. Я заметила и еще одно печальное сходство, которое меня тронуло. Ты помнишь, я рассказывала о мисс К.276, молодой писательнице, которая поддерживает мать своими сочинениями? Узнав, что она очень хочет со мной встретиться, я посетила ее вчера. <…> Она встретила меня радостно, но не без трепета. Мы посидели вдвоем, и, поговорив с ней минут пять, я почувствовала, что ее лицо не кажется мне незнакомым. Наоборот, оно было до боли знакомо – это Марта во всех чертах. Я постараюсь найти время, чтобы повидаться с ней еще раз. <…> Я не собираюсь оставаться здесь дольше, чем еще на неделю, но затем я не могу вернуться домой, поскольку дом в Хауорте стоит сейчас без крыши: ремонт стал остро необходим.

Вслед за этим письмом Шарлотта отправилась к той, кому оно было адресовано. Однако визит был очень коротким, поскольку в соответствии с планом, составленным перед отъездом из Лондона, мисс Бронте поехала в Эдинбург вместе с друзьями, принимавшими ее в столице277. В Шотландии она провела всего несколько дней, в основном в Эдинбурге, который ей чрезвычайно понравился. Лондон в сравнении с ним она называла «скучным местом».

Через несколько недель она писала:

Мое пребывание в Шотландии было кратким, и все мною увиденное в основном ограничилось Эдинбургом и его окрестностями – Абботсфордом и Мелроузом, поскольку мне пришлось оставить свое первоначальное намерение посетить Глазго и Обан, а следовательно, и часть Горной Шотландии. Время, проведенное здесь, оказалось совсем небольшим, число достопримечательностей – ограниченным, но я получила необыкновенное удовольствие от увиденных мест и связанных с ними ассоциаций и думаю, что это было ничем не хуже и даже лучше того, что показал мне Лондон за целый месяц. Эдинбург в сравнении с Лондоном – то же, что живая страница истории рядом с длинным скучным трактатом по политической экономии. Что же касается Мелроуза и Абботсфорда, то уже в самих названиях чувствуется музыка и волшебство.

В письме, адресованном другому корреспонденту, она сообщает:

Я не смогу написать Вам сразу после возвращения домой, поскольку каждый приезд в наш старый дом пробуждает во мне чувства, которые надо спокойно переждать, прежде чем браться за письма. Шесть недель путешествий и радостей позади, и, по-моему, это время не было потеряно зря. В памяти запечатлелись картины каждого прошедшего дня, и особенно тех двух дней, которые я провела в Шотландии. Это было приятнейшее время. Мне всегда нравилась Шотландия как отвлеченное понятие, но теперь, когда я увидела ее воочию, то полюбила гораздо больше. Она подарила мне часы неимоверного счастья. Однако не пугайтесь, что я собираюсь утомлять Вас описаниями; Вы получите содержательный и приятный отчет обо всем, к которому мои слова не смогут добавить ничего существенного. Я сейчас пытаюсь припомнить свои мысли, как бы подрезать им крылья, выстроить их в определенном порядке и заставить выполнить полезную работу. Они же склонны к безделью и продолжают обращаться к Лондону или совершают побег за границу (к последнему они наиболее склонны). А тот, кто повидал Эдинбург, с его гордой львиной головой278, будет видеть его снова в мечтах и снах. Дорогой сэр, Вы можете посчитать это богохульством, но я скажу, что Ваш великий Лондон по сравнению с Данидином279, «моим романтическим городом», – это проза по сравнению с поэзией или громыхающий бессвязный эпос в сопоставлении с лирикой – быстрой, блестящей, ясной и живой, как вспышка молнии. У вас не найдется ничего, что можно поставить рядом с памятником Вальтеру Скотту280, а если все прославленные архитектурные сооружения, взятые вместе, и могут сравниться с ним, то Вам нечего противопоставить Трону Артура и в особенности шотландскому национальному характеру – именно он в конечном итоге и придает этой земле ее подлинное очарование и величие.