После этой войны политика Наполеона III, несмотря на его доброжелательный интерес к судьбе румын – балканского народа, говорящего на романском языке, – повернулась главным образом к западным проблемам, а его действенное покровительство движениям за национальное объединение ограничилось Италией. Даже при этом успехи итальянского национального движения в войне 1859 г. и событиях следующего года были стимулом для аналогичных тенденций в Центрально-Восточной Европе. Однако имелась и существенная разница. В случае с итальянцами проблема состояла главным образом в объединении их различных государств, и лишь уступка Ломбардии Австрией по договору от 1859 г. была одновременно освобождением от иностранного владычества. Напротив, власть Австрии оставалась прочно устоявшейся не только в ее оставшихся владениях, включая Венецию, но и во всех других негерманских частях империи Габсбургов. И эта власть Австрии вызывала к себе ненависть как иностранная, потому что ее продолжали осуществлять не только германская династия, но и, главным образом, германская бюрократия, которая вместе с немецкими языком и культурой была самой сильной централизующей силой в монархии.

Такая ситуация могла оказаться особенно опасной для негерманских народов в то время, когда германский национализм быстро разрастался в неавстрийских частях Германского союза, особенно Пруссии. Эта вторая германская держава – давний соперник Австрии – превращалась, подобно Сардинскому королевству (Пьемонту) в Италии, в центр объединения в одно национальное государство, объединения, которое для немцев – даже в большей степени, чем для итальянцев, – было главной целью их специфического национального движения. Этот германский национализм, руководимый и вдохновляемый прусским Бисмарком, можно назвать специфическим, потому что, находясь под чарами имперской средневековой традиции, он представлял собой программу господства над теми ненемцами, которые должны были находиться в немецкой сфере влияния – политической, экономической или культурной – и среди которых были рассеяны немецкие меньшинства.

Первым случаем, когда программы национального объединения и имперской экспансии оказались тесно связаны, была проблема Шлезвиг-Гольштейна, где германский национализм уже пытался не только освободить небольшое количество немцев от власти Дании в 1848 г., но и покорить датское население северной части Шлезвига. Благодаря войне 1864 г. эта двойная цель была достигнута Пруссией, вступившей по этому поводу в союз с Австрией, которая должна была участвовать в управлении аннексированными герцогствами, хотя у нее не было никаких интересов в этом регионе. Но проблемы, которые возникли из этого совместного управления, были не единственной причиной растущей напряженности между двумя ведущими германскими державами, которая в 1866 г. заставила Пруссию воевать в союзе с Италией, с Австрией. В новой Германской империи не было места даже для части империи Габсбургов, которая за годы, последовавшие за поражением 1859 г. от Франции и Пьемонта, претерпела далекоидущую конституционную трансформацию, изменившую весь ее характер.

Эта основная реформа Дунайской монархии Габсбургов была вызвана осознанием того, что абсолютная централизованная власть не могла больше продолжаться, не поставив под угрозу само существование государства, находившегося в очень затруднительном положении на международной арене. Еще более важным, чем давно назревшее установление какого-либо вида парламентского правления, было решение проблемы народов, его населявших. Нигде больше эта проблема не была более запутанной, чем в значительной степени в искусственно образованной империи, простиравшейся на большой территории Центрально-Восточной Европы, где жива была средневековая традиция существования различных национальных государств и где даже у тех народов, которые никогда не были полностью независимыми, быстро развивалось национальное самосознание. Их противоречивые требования не могли получить сколько-нибудь долгосрочного удовлетворения, пока в правительстве господствовала идея немецкого превосходства, а необходимая федерализация монархии не была совместимой с участием некоторых земель Габсбургов в Германском союзе, который под нажимом Пруссии превращался во все более и более объединенное государство, носившее чисто немецкий националистический характер.

Немецкий характер самой Пруссии в это же время подчеркивали все более и более систематические усилия, направленные на германизацию ее польских провинций. За исключением части Силезии, которая оставалась этнически польской, эти провинции, полученные при разделе Польши или даже еще раньше, как в случае Восточной Пруссии, никогда не входили в Германский союз. Однако теперь они должны были стать частью планируемой Германской империи, так что не только Пруссия, но и новая объединенная Германия стала бы непосредственной соседкой такой же объединенной Российской империи.

Поэтому, пока в южной части Центрально-Восточной Европы – и на Балканском полуострове, и на Дунае – развивалось дело освобождения угнетенных народов, этому же делу в ее северной части возникла угроза бо́льшая, чем когда-либо раньше, и оно получило окончательный удар в виде разгрома еще одного польского восстания против России, поддерживаемой солидарностью и сотрудничеством с Пруссией. Это восстание и последовавшие репрессии были явным свидетельством того, что в отношении судьбы нерусских народов кажущаяся либерализация царского режима при Александре II, ставшем преемником своего отца Николая I в предпоследний год Крымской войны 1853–1856 гг., не оправдала никаких «чаяний», как предупредил царь поляков в самом начале своего правления.

Второе из двух крупных польских восстаний против России, которые были самыми яркими проявлениями борьбы за национальную свободу в Центрально-Восточной Европе в XIX в., вспыхнуло в Варшаве 22 января 1863 г. и поэтому называется Январским восстанием. С военной точки зрения есть явный контраст между этим безнадежным восстанием и Ноябрьским восстанием 1830 г. Теперь это была не русско-польская война, которую вела регулярная армия автономного королевства Польского против царской империи не без некоторых шансов на успех. Партизанская война, тянувшаяся много месяцев – в некоторых регионах и в 1864 г., – была едва ли чем-то большим, чем унизительное и раздражающее положение вещей для России, и даже многие поляки считали ее героическим, но трагическим актом отчаяния. Подробности такой войны поэтому не так существенны для общей истории. Тем не менее есть две поучительные аналогии между двумя революциями, которые иллюстрируют реальное значение событий 1863 г.

На этот раз вооруженной борьбе снова предшествовала серьезная попытка уладить польско-российские отношения. Не возвращаясь к плану 1815 г., Александр II начал убирать, по крайней мере, самые вопиющие злоупотребления российской администрации в бывшем Польском королевстве, где Паскевич, умерший в 1856 г., был заменен на посту генерал-губернатора более примиренчески настроенным князем Николаем Горчаковым – братом канцлера Александра Горчакова. На следующий год было разрешено создать Польское сельскохозяйственное общество, которое под председательством своего консервативного главы, графа Анджея Замойского, много сделало для экономического развития и изучения жизненно важной сельскохозяйственной проблемы. Те, кто надеялся на реальные уступки в политической или, по крайней мере, культурной сфере, были настолько разочарованы, что в 1860 г. демонстрации патриотического характера и последовавшие за ними военные репрессии создали напряженную ситуацию в Варшаве, поэтому в марте 1861 г. царь принял решение по основной реформе, воспользовавшись услугами маркиза Александра Велёпольского – единственного польского государственного деятеля, который благосклонно относился к сотрудничеству с Россией.