В день его смерти 11 августа (он покончил с собой) все надежды Цыси угасли: союзники должны были взять Пекин в считаные дни. По обвинению в «измене» казнили еще трех высокопоставленных чиновников. Одним из них был тогдашний ее старший придворный чин Лишань, с которым вдовствующую императрицу связывали тесные отношения. Цыси подозревала, что при дворе собралось «многовато предателей», продающих государственные секреты иностранцам. Евнухи вспоминали, как она ворчала по поводу того, что «во дворце завелись шпионы, иначе почему, какое бы решение мы ни приняли здесь, о нем тут же становится известно за пределами дворцовых стен?». Ее недоверие к Лишаню могло возникнуть в 1898 году, когда он постарался предотвратить внезапный обыск дома Чжан Иньхуаня. Она приказала провести обыск в надежде на то, что удастся обнаружить доказательства связи этого сановника с японцами. Однако эти казни были больше связаны с текущим моментом: Цыси хотела запугать высших сановников, чтобы те отказались от сотрудничества с победоносными западными союзниками, готовящимися вот-вот войти в Пекин. В конце концов Цыси задумалась о бегстве. Она спросила о транспорте и узнала, что изначально подготовили 200 колесниц и лошадей, но их реквизировали отступающие войска, и теперь купить или нанять транспорт не представлялось возможным, так как все бросились в бега. Сам факт, что Цыси не позаботилась о надежной охране тех 200 спасительных колесниц, служит доказательством того, что на бегство она совсем не рассчитывала. Получив известие об утрате транспорта, она вздохнула: «Тогда мы должны остаться здесь». И она осталась. Казалось, что Цыси приготовилась умереть прямо в Запретном городе. Однако в последний момент она решила действовать иначе. Ранним утром 15 августа, когда союзники входили в ворота Запретного города, Цыси воспользовалась предложением одного из великих князей и выехала из столицы на колеснице, запряженной мулом, которую тот пригнал из своего дома.

Так как пригнали совсем немного таких колесниц, большую часть двора пришлось оставить в Запретном городе на милость захватчикам. Цыси взяла с собой императора Гуансюя, императрицу Лунъюй, наследника престола, с десяток великих князей, великих княжон и сановников, а также императорскую Нефритовую наложницу. Вторая наложница – Жемчужная, последние два года пребывавшая под домашним арестом, вызвала у Цыси определенное затруднение. Из-за крайней нехватки транспортных средств вдовствующая императрица не хотела предоставлять ей места, но нельзя же было оставлять любимую наложницу и соучастницу преступлений императора Гуансюя врагу! Она решила воспользоваться своим исключительным правом и приказала Жемчужной наложнице наложить на себя руки. Жемчужная наложница заупрямилась и, стоя на коленях перед Цыси, умоляла вдовствующую императрицу пощадить ее жизнь. Цыси очень спешила, поэтому приказала евнухам сбросить девушку в колодец. Так как никто не пошевелился, чтобы выполнить ее распоряжение, она возмущенно приказала молодому, крепкого телосложения евнуху по имени Цуй немедленно сделать то, что она сказала. Цуй поволок тщетно взывающую о помощи Жемчужную наложницу к краю и бросил ее в колодец.

С завязанными в пучок волосами и в простом синем хлопчатобумажном халате, который она часто носила дома, Цыси начала свои скитания на четырехколесной телеге, спасаясь от иноземных захватчиков. Стояла вершина лета, и от жары ее одежда прилипала к телу. Вспотевшие животные и их пассажиры привлекали тучи мух и других насекомых. В скором времени пошел дождь. Цыси вместе с ее ничем не защищенной свитой, состоявшей примерно из тысячи человек, тащились на лошадях и пешком по грязи. Телегу безжалостно трясло, и Цыси кидало из стороны в сторону. Позже кто-то нашел паланкин, запряженный двумя лошадями – одной спереди и одной сзади, и после смены транспорта ей стало уютнее. Однако паланкин все равно мотало на неровной дороге. При переправе через разлившуюся реку без моста гвардейцы вдовствующей императрицы подняли ее паланкин за дно. Течение оказалось стремительным, и вдовствующую императрицу едва не унесло потоком.

Она отправилась в бега на запад, во внутренние области империи. Перед ней лежал покинутый край с тлеющими развалинами деревень и городов, разграбленных мародерами ихэтуаней и разложенной императорской армии. Трудно было отыскать целое окно или дверь, а все стены стояли побитые пулями. На глаза не попадалось ни одного обитателя этих мест. Ее мучила жажда, но, когда евнухи пошли набрать воды из колодца, они обнаружили в нем плавающие человеческие головы. В поисках живительной влаги ей пришлось жевать стебли растений. Как бы Цыси ни хотелось перекусить, никакой еды в округе не оставалось. О приличном ночлеге тоже можно было только мечтать. Первую ночь они с императором провели сидя на скамейке спиной друг к другу и уставившись на крышу фанзы. Ближе к рассвету с земли поднялась прохлада, пробравшая ее, как казалось, до костей. Как потом рассказывала вдовствующая императрица, известная прежде своей устойчивостью к холоду, в шестидесятичетырехлетнем возрасте теперь едва его переносила. Во вторую ночь император спал в мечети на молитвенном коврике джай-намаз с подушкой из ротангового совка для мусора и веника, завернутых в серый чехол для кресла. Поутру его величество свернул свои драгоценные постельные принадлежности и прижал их к груди, отказываясь доверить их евнухам. Многие евнухи отстали и разбежались: они не привыкли к продолжительным пешим походам по усеянным камнями сельским дорогам в своих ботинках с хлопчатобумажными подметками, которые промокли в грязи, отчего каждый шаг в них доставлял им большие мучения.

Император, крепко прижимавший к себе трубку для воды из чистого золота, был одет в тонкий шелковый халат и начинал невольно дрожать с заходом солнца, когда понижалась температура воздуха. Главный евнух Ляньин предложил его величеству свою собственную стеганую куртку, протягивая ее, стоя на коленях и заливаясь слезами, струящимися по обеим щекам. Позже император будет часто говорить, что без Ляньина он не перенес бы этого путешествия и что он на всю жизнь сохранит ему благодарность. Впоследствии он будет относиться к этому евнуху как к своему другу.

Перетерпев два ужасных дня и две кошмарные ночи, Цыси прибыла в город. Местный голова все еще находился на своем месте и вышел ее встречать. Уездный воевода У Юн получил уведомление о ее приезде, написанное на клочке грязной, мятой бумаги, да еще и без конверта. На нем перечислялся длинный список придворных, которых он должен был принять и разместить, причем сделать это достойно. В соответствии с императорской пышностью для вдовствующей императрицы и императора полагалось накрыть «широкий пир» с подачей маньчжурских и ханьских блюд (мань-хань-цюань-си). После него для каждого десятка великих князей и вельмож полагалось устроить «пир первого разряда». В уведомлении говорилось, что количество чиновников и слуг его составителям неизвестно и что он должен заготовить как можно больше продовольствия для людей и фуража для лошадей. Для воеводы уездного города, опустошенного ихэтуанями и императорскими солдатами, такое распоряжение представлялось совершенно невыполнимым. Подчиненные уездного воеводы У посоветовали ему забыть об этом клочке бумаги и притвориться, будто он его не получал, или просто бежать подальше, как это делали остальные чиновники на пути движения августейшего обоза. Однако У Юн относился к лояльным и отзывчивым подданным, поэтому серьезно подошел к исполнению поручения и позаботился о том, чтобы выполнить его самым добросовестным образом.