При поддержке все той же магометанской армии «боксеры» начали разбирать рельсы железнодорожных путей, выводить из строя поезда и резать провода телеграфных линий. Телеграфная связь Пекина с провинциями теперь отсутствовала, и наместникам южных областей приходилось доставлять телеграммы верховыми нарочными в Шаньдун, откуда их передавали в столицу империи. В Пекине ихэтуани под одобрительные крики огромных толп начали жечь церкви и недвижимость иностранцев. Демонстрируя крайнюю ненависть, чернь громила кладбища иностранцев, разбивала надгробные плиты и памятники, извлекала из захоронений тела усопших, колола их пиками, а потом сжигала.

Иностранцев часто называли «волосатыми» – мао-цзы, потому что на теле европейцев волос больше, чем у китайцев. Китайских христиан называли «второстепенные волосатики» – эр-мао-цзы, и по ним пришелся главный удар проявления ярости «боксеров». С обожженными и истерзанными телами они бросились в посольства в поисках защиты. «Такого зрелища плоти и крови вынести было трудно», – написал в дневнике один из гвардейцев. В столицу отправили спасательные отряды в надежде вызволить остальных, и их солдаты открыли огонь по толпам. За парочку дней погибло около сотни «боксеров» и простых китайцев. Ненависть переполняла местное население. Взбешенные мужчины с красными кушаками, вооруженные мечами, пиками и ножами, собрались толпами снаружи посольского квартала и осадили его.

Посольский квартал, где пребывали дипломатические представительства одиннадцати стран, выглядел как анклав около 3 километров длиной и полутора шириной. Он располагался рядом с юго-восточной стеной императорского города, внутри которого находился Запретный город. С юга этот квартал огораживала стена с зубцами, отделявшая населенный маньчжурами Внутренний город от ханьского Внешнего города. Мелкий канал, проложенный с севера на юг, делил его примерно пополам. Внутри этого квартала укрылись 473 гражданских иностранца и тысячи китайских христиан. Их охраняли 400 гвардейцев, соорудивших лабиринт баррикад. Под стенами перед кордоном бесновались толпы ихэтуаней с криками «Убьем заморских чертей! Убьем! Убьем! Убьем!». Те, кто слышал истошные ночные крики, «никогда не забудет библейское указание на обиталище демонов, репетирующих ад», – написал преподобный Артур Г. Смит. Цыси отправила дружелюбно настроенного к Западу Жунлу, к тому времени вернувшегося из «отпуска по состоянию здоровья», руководить войсками, назначенными для охраны дипломатического квартала. Она выпустила многочисленные указы, с помощью которых пыталась унять ихэтуаней, и отправила к ним на переговоры сановников, которым они вроде бы доверяли, чтобы те убедили их разойтись и вернуться в свои деревни. Если они не прекратят разрушение железных дорог, церквей и жилищ иностранцев, а также не покончат с нападениями и убийствами иностранцев и китайских христиан, им грозило истребление правительственными войсками. Одновременно вдовствующая императрица оправила телеграмму Ли Хунчжану с требованием прибыть в Пекин для переговоров с представителями западных держав. Боцзюэ в то время служил наместником императора в Кантоне и правил двумя прибрежными провинциями юга Китая. Он считал обращение Цыси с ихэтуанями «непостижимо противоречащим здравому смыслу» и ежедневно обменивался телеграммами с другими первыми лицами империи, чтобы как-то найти выход из складывающегося положения. Горящему огромным желанием помочь вдовствующей императрице, ему хотелось в Пекин «улететь на крыльях». Но еще до его отправления в столицу события перечеркнули все предпринятые усилия, так как Цыси узнала о сосредоточении у побережья Китая многочисленных кораблей западных держав, а также о тысячах солдат экспедиционных сил на борту подходящих судов. Вторжение представлялось неизбежным.

Вступление в войну означало участие в игре, на кону которой стояла судьба правящей династии, и Цыси ощутила потребность в одобрении ее действий со стороны сановников. 16 июня она созвала необычно представительное совещание с приглашением больше семидесяти участников: верховными советниками и министрами правительства (это отчетливо бросалось в глаза) служили в основном маньчжуры, причем деятели весьма посредственные. Очевидец описал, что представляло собой это заседание. В переполненном зале для аудиенций все участники стояли на коленях перед Цыси и императором Гуансюем, сидевшими бок о бок. Великий князь Дуань выступал в роли дирижера разгоряченного хора тех, кто выступал в пользу придания ихэтуаням правового статуса и использования их отрядов в качестве боевых единиц. Но нашлись и те, кто высказывался против такого предложения и, наоборот, просил принять более жесткие меры подавления черни. Когда один из них держал речь, великий князь Дуань оборвал его насмешливо-презрительной фразой: «С вашей помощью мы легко лишимся поддержки своего народа». В этот момент он выставил большой палец правой руки, означающий (практически у всех народов) одобрение «очень ценного предложения». Когда один из участников совещания обратил внимание присутствующих на то, что при ведении войны на ихэтуаней рассчитывать нельзя, «так как их храбрость по большому счету основана на черной магии, которая якобы должна защитить их от пуль противника», Цыси ответила ему с негодованием сама. «Понятно, что на такую магию рассчитывать не приходится, но разве мы не можем связать свои расчеты с душой и умом нашего народа? Китай ослабили до последнего предела, поэтому мы можем рассчитывать только лишь на душу и ум нашего народа. Если мы от них отмахнемся, что у нас останется для сохранения своей страны?» Она неистовым взглядом обвела тех, кто продолжал настаивать на своем.

В тот же самый день случилось событие, ничего хорошего не предвещающее. В самом оживленном районе Пекина сразу за пределами Внутреннего города и рядом с посольствами «боксеры» подожгли аптеку, где торговали препаратами западного изготовления, а также другие лабазы с заморскими товарами. Пламя перескакивало с одного лабаза на другой, пожирая высочайшего качества редчайшие шелка, меха, мебель, ювелирные украшения, антиквариат, произведения искусства и прочие наиболее ценные предметы материальной культуры империи. Искра попала на стоящую рядом башню ворот Цяньмэнь. Поднимавшиеся на 30 с лишним метров от земли и без малого на 15 метров с обеих сторон, они считалась самыми роскошными городскими воротами Пекина, выходившими на юг по центральной оси от Запретного города. Эти ворота открывали только для императора, когда тот отправлялся молиться в храме Небес или храме бога земледелия. Ихэтуани не хотели уничтожить эту башню, и, когда их объяло пламя, он пали на колени, чтобы молить бога огня пощадить данное священное сооружение. Ворота в скором времени превратились в громадную кучу тлеющего древесного угля и покрытого копотью щебня. Этот крупнейший в столице за последние 200 с лишним лет пожар вызвал ужас у всех, кто узнал о случившемся разрушении и посчитал его предвестником гибели.

Цыси верила в предзнаменования, но отступать теперь ей было некуда. В ту же самую ночь объединенные войска восьми стран – России, Японии, Британии, Франции, Германии, Америки, Италии и Австро-Венгрии – напали на форты Дагу, охранявшие путь на Тяньцзинь и Пекин с моря. После яростной шестичасовой схватки эти форты пали. В сердце Цыси утрата этих фортов воскресила старую боль: четыре десятка лет назад их захватили другие союзники – англо-французская армия, после чего ей пришлось спасаться бегством вместе с мужем, который умер в глубоком горе по ту сторону Великой Китайской стены. Потом иноземные захватчики спалили Старый летний дворец, оставили на его месте руины и зияющую рану в ее сердце. С тех самых пор она лелеяла мечту о восстановлении хотя бы небольшой части Старого летнего дворца, ради которой изымала средства, предназначенные на строительство военного флота, и нарушала заветы Небес. С падением Дагу на этот раз ничто не могло остановить ее на пути войны с заморскими державами.