Юн Вин (по-китайски Жун Хун), первым из китайцев окончивший Йельский университет, описал событие на шанхайском аукционе, очевидцем которого он стал и которое глубоко его потрясло: «Я оказался в смешанной толпе, состоявшей из китайцев и европейцев. За моей спиной стоял крепкий телом шотландец ростом футов шесть (за метр и восемьдесят сантиметров ростом)… Забавы ради он начал привязывать к моей косичке связку ватных шариков. Но я поймал его за этим занятием и в самой обходительной манере попросил отвязать эти шарики. Здоровяк сложил руки на груди и выпрямился с видом предельного высокомерия и презрения ко мне». Инцидент закончился дракой, причем Юн Вин надавал шотландцу так, что «кровь ручьем лила из носа и губы [задаваки]». «После этого случая наш шотландец всю неделю не появлялся на публике. а причина этого. состояла по большому счету в том, что его прилюдно поставил на место низкорослый «китаеза»…» Юн Вин вспоминал: «С момента учреждения иностранного поселения на положении особой территории рядом с городом Шанхаем неизвестно случая, чтобы хотя бы один китаец внутри его юрисдикции когда бы то ни было осмелился или попытался отстаивать свои права. когда они нарушались или попирались одним из иностранцев. Из-за их кроткого поведения все личные оскорбления и унижения проходили без возмущений и возражений. Однако скоро наступит время, когда народ Китая достигнет таких вершин просвещения и прозрения, что узнает о своих правах, как общественных, так и личных, и обретет нравственное мужество заявить о себе и отстоять свою честь».

Именно этот Юн Вин внедрит в практику отправку китайских юношей в Америку для приобретения знаний, а У Тинфан в свое время станет одним из тех деятелей, кто составит правовой кодекс на западный манер. Оба обратят свои обиды в инерцию реформ Китая по лекалу Запада, к которому они на всю жизнь сохранят привязанность и восхищение. О своей поездке в США У Тинфан написал так: «Когда уроженец и житель Востока, всю жизнь проведший в своей собственной стране, где воля его суверена считается превыше всего на свете, а свобода личности гражданина не признается вовсе, впервые ступает на землю Соединенных Штатов, он начинает ощущать атмосферу, не похожую ни на что до сих пор ему известное, а также переживает своеобразные ощущения, совершенно новые для него. Впервые в своей жизни он ощущает возможность делать все, что ему заблагорассудится, безо всяких ограничений… он просто теряется от изумления».

Чувство ненависти к Западу у средних селян и жителей мелких городков выражалось, как правило, в отношении христианских миссий, открытых по соседству. К тому времени на территории Китая жило и окормляло паству больше 2 тысяч миссионеров. С наступлением тяжких времен они, как иностранцы, легко становились объектами ненависти со стороны местного населения. Непреклонность кое-кого из священников делу только вредила. Враждебность усиливалась в периоды засухи, из-за которой для земледельцев надолго наступала труднейшая жизнь. В такие времена селяне часто устраивали затейливые обряды и молились богу дождя, отчаянно надеясь на то, что смогут пережить предстоящий год. Речь шла о жизни и смерти, и от всех селян требовалось участие в этих обрядах, чтобы бог мог ощутить их единодушную искренность. Многие обитатели христианских миссий утверждали, будто местные жители молятся не тому богу, и осуждали эти обряды как театральные представления «перед черным истуканом». Е.Г. Эдвардс, на протяжении 20 лет отслуживший в Китае врачом-миссионером, написал в своем дневнике: «Редко кому из иностранцев дано было понять (для которых все эти театрализованные представления казались бессмысленными и нелепыми), чем они привлекали народ и сколько денег тратилось на них каждый год». Таким образом, руководители миссий запрещали своим новообращенным вносить в эти мероприятия свою долю или принимать в них непосредственное участие. Естественно, что, когда засуха затягивалась, селяне обвиняли иностранцев и новообращенных в том, что они разгневали бога дождя, а им приходится погибать от голода. Когда мандарины объяснили все это священнослужителям, их ответ прозвучал непреклонно, как поделился своими наблюдениями Е.Г. Эдвардс: «Чтобы предотвратить новые недоразумения, чиновники попросили миссионеров призвать христиан заплатить причитающиеся взносы. На такую просьбу поступил вполне ожидаемый ответ; и чиновникам еще раз объяснили, что участие в представлениях не только не одобрялось протестантской церковью в Китае, но и служило поводом для наказания тех, кто по привычке их посещал».

Поддержанные все теми же канонерками христианские миссии превратились в альтернативную власть. В них могли найти защиту новообращенные, попадавшие в многочисленные местные недоразумения. Миссионер американского совета в Китае на протяжении 29 лет преподобный Артур Г. Смит так написал (о французской миссии): «Какой бы ни случился спор у христианина с язычником, вне зависимости от предмета разногласия в этот спор мгновенно вмешивался священник, который, если только не мог сам запугать местных чиновников и заставить их признать правым христианина, представлял все дело как факт гонений на веру, когда можно было обратиться за поддержкой к консулу. При этом суд вершился самым решительным образом, причем совершенно без учета справедливости требования».

В результате кое у кого из местных жителей, избежавших соблазна обращения в христианство, появилась уверенность (оправданная или не очень) в том, что местные чиновники всегда будут судить в пользу христиан, чтобы избежать осложнений для своего правительства и затруднений в собственном продвижении по службе. Из чувства обиды поднимались многочисленные мятежи против христиан. Распоряжение Цыси по поводу разрешения споров с участием христиан выглядело всегда так: «Отправляйте суд справедливо и беспристрастно». Ее правительство подавляло мятежи против христиан и наказывало чиновников, не сумевших собрать достаточно сил для сокрушения мятежников самостоятельно. Иногда же случалось так, что власти сами устраивали массовые беспорядки. Тем самым число восстаний за четыре десятилетия удалось сократить до нескольких десятков, и ни один из мятежей не привел к такой резне, какая случилась в Тяньцзине в 1870 году.

После того как немцы в конце 1897 года отхватили несколько районов Шаньдуна и переехали туда в значительном количестве, многие селяне перешли в христианскую веру, чтобы заручиться покровительством церкви. В ряде уездов, как отметили местные власти, народ примкнул к церкви, чтобы избежать наказания за «накопление долгов и отсутствие желания с ними рассчитываться… совершение грабежей или даже убийств». И нашелся один китаец, стяжавший защиту у церкви, чтобы не отвечать на суде, куда его вызвали на допрос после того, как «его отец избежал судебного преследования за серьезное неповиновение властям». В одном уезде земледельца-христианина обвинили в хищении зерна пшеницы с поля соседа. В другом уезде относительно зажиточный христианин якобы отказался ссудить зерно голодающему во время засухи (что противоречило китайской традиции). В обоих случаях местные мировые судьи вынесли вердикты в пользу новообращенных, а жители подняли мятежи и спалили церкви. Поводом для еще одного мятежа послужила попытка христиан переоборудовать храм, посвященный китайскому императору, в церковь. Такое насилие обычно заканчивалось тем, что местные власти наказывали мятежников и выплачивали значительную компенсацию церковному приходу, что вызывало еще большее негодование среди представителей традиционной китайской веры.