– У нее была горячка, и она беспрерывно бредила. Это даже хорошо, что она не могла сопротивляться моему решению. Она бы ни за что на свете не согласилась уехать.

– Но почему? Несомненно, она знала, насколько опасна сложившаяся ситуация.

Хелена продолжала смотреть в окно, и было понятно, что она видит нечто, неподвластное моему воображению.

– Были обстоятельства, из-за которых она отказалась бы уезжать.

– Вы имеете в виду Бенджамина? А разве он не мог уехать с ней?

При этих словах она посмотрела на меня, и ее лицо исказилось страданием. Я даже подумала, что она вот-вот попросит меня остановиться, но она этого не сделала. Было такое впечатление, что все эти долгие годы она ждала возможности излить душу.

– Бенджамин? – повторила Хелена. – Действительно, она никогда бы не уехала без него, так же как и он никогда бы не уехал без нее. Но ведь были еще и дети. Те самые дети из монастыря, где она работала. Однако я пообещала ей, что все решу с ними, как я обычно и делала. И моя сестра поверила мне.

Я выпрямилась на стуле, вспомнив про серебряную шкатулку.

– Скажите, монастырь, где Бернадетт учила музыке детишек, – это ведь обитель ордена Сестер Спасителя?

Хелена посмотрела на меня лишь с легким удивлением, словно так глубоко была погружена в собственные мысли, что не обращала внимания ни на что другое.

– Да. Это тот самый монастырь.

– Не хотите ли еще воды? – спросила я.

Она не ответила. Потом моргнула, словно поняла, что я обращаюсь к ней.

– Да, если можно.

Я поднесла стакан к ее губам.

– Значит, Гюнтер достал грузовик, перевозящий овощи. Это он отвез вас в Швейцарию?

– Он бы так и сделал, если бы я попросила, но это было слишком опасно для него. Опасно и для нас, но для него особенно, так как он был солдатом, и его могли расстрелять за дезертирство. Мне пришлось ехать одной. Гюнтер достал документы и пропуска для нас, билеты на поезд из Австрии, но сам не смог отправиться с нами.

Она разглядывала свои руки, словно удивлялась, почему это не изящные руки молодой женщины с гладкой кожей и тонкими прямыми пальцами.

Я тоже представила девушку, преисполненную решимости спасти свою сестру. Несмотря на всю опасность, неуверенность в успехе и угрозу лишиться жизни. Я подумала о Еве и снова вспомнила, как она сорвалась с дерева, как я, забыв обо всем, ринулась ей на помощь, и шершавая кора царапала мои руки, разорвав палец до кости, а потом на меня обрушилась дикая боль, когда я со всей силы ударилась головой о спекшуюся глину дороги. Я часто вспоминала эту сцену все годы, которые прошли со времени несчастья, и всегда понимала, что снова поступила бы точно так же.

– Вы когда-нибудь рассказывали эту историю Финну?

Хелена покачала головой.

– Никогда никому не рассказывала. Даже Бернадетт. Это не то, что хочется вспоминать.

– Но вам же удалось совершить побег. С разбитым фарфоровым петушком и коллекцией старинных картин.

Я ожидала, что она продолжит свой рассказ, но мои слова повисли в пространстве между нами, образуя пустоту, которая могла поглотить нас обеих. Хелена не произнесла больше ни слова, и я сказала:

– Вы очень храбрая, Хелена. Не уверена, что смогла бы решиться на то, что проделали вы.

– Я всего лишь спасала сестру, – сказала она, и эти простые слова были пронизаны искренним чувством.

Она снова перевела взгляд от меня к окну.

– Мы отдали одну из картин фермеру в окрестностях Берна. Он дал нам поесть и позволил в течение трех дней спать в сарае. Они с женой были очень добры к нам и не задавали лишних вопросов. Жена готовила для Бернадетт куриный бульон и давала ей лекарства. Не уверена, что Бернадетт смогла бы все это пережить, если бы мы не остановились там на пути к железнодорожной станции в Берне.

– Тогда это лишь малая цена за спасение. Вы отдали им ценную картину в обмен на жизнь Бернадетт.

– Да, так оно и было. – Наши глаза встретились, и в ее взгляде я заметила прежнее высокомерное выражение. – В жизни есть вещи, ценность которых невозможно измерить. Даже если приходится за них расплачиваться всю свою жизнь.

У меня на затылке зашевелились волосы, когда я заглянула ей в глаза.

– А вы были знакомы с семейством Рейхманн? Они были состоятельной еврейской семьей и до войны жили в Будапеште.

Выражение ее лица нисколько не изменилось.

– Нет. Мне неизвестна эта фамилия. Почему вы считаете, что я должна знать этих людей?

– Не знаю, – сказала я, вдруг засомневавшись, действительно ли я хочу знать правду. И нужно ли мне ее знать.

Я встала.

– Хочу показать вам картину, которую нашла в одной из книг по изобразительному искусству, тех, что заказала Бернадетт.

– Может быть, лучше сыграете что-нибудь на рояле? Я не против послушать что-нибудь из Шуберта. К тому же, вижу, вы почти закончили сортировать ноты. Мне бы хотелось, чтобы вы показали мне, что из этого получилось, и рассказали, где хотите разместить все нотные сборники. Возможно, я смогу дать вам ценный совет.

Я хотела было выполнить ее пожелание и забыть о книге по искусству, о моем разговоре с Джейкобом Айзексоном. Забыть о Рейхманнах и украденных у них произведениях искусства, о картине, которой они лишились в ходе трагических исторических событий. Но я не могла этого сделать. Кому, как не мне, было знать, что делает с человеческой душой чувство вины без возможности вымолить прощение, а у Хелены оставалось уже слишком мало времени.

– Мы можем заняться этим попозже. Позвольте мне сначала показать вам книгу.

В ее глазах не было ни намека на беспокойство, когда я выходила из комнаты. Или же я просто приняла обреченность за спокойствие.

Я остановилась на пороге музыкальной комнаты, охватывая взглядом высокие окна, стопки нотных сборников вдоль стен, чудесный рояль. Подумала о музыке, которую я здесь играла, вспомнила, как Хелена сидела с закрытыми глазами и улыбкой на губах, пытаясь не показать, что мое исполнение не было столь ужасным, как она утверждала. Вспомнила простенькие пьесы, которые мы разучивали с Джиджи, как Финн иногда незаметно проскальзывал в комнату, когда я играла, и молча стоял, думая, что я этого не замечаю. Направляясь туда, где оставила книгу, я гадала, увижу ли снова эту комнату и будет ли все так, как раньше. Или же после неизбежного разговора с Хеленой путь в этот дом будет заказан для меня навсегда.

Внезапно мои мысли были прерваны телефонным звонком. Я пришла в ужас, думая, что это может звонить Джейкоб Айзексон, чтобы узнать, удалось ли мне поговорить с Хеленой. Я нащупала в кармане телефон и увидела на экране незнакомый чарльстонский номер.

– Алло?

– Здравствуйте, это Элеонор? С вами говорит Харпер Гиббс, мать Женевьевы.