– Зачем тебе лестница, если лифт есть?

– А электричество отключат – тогда что? Это, между прочим, восьмой этаж.

– Так тебе, чай, не восемьдесят. Мог бы и пешочком.

– Мог бы, но не хочу. Не дай бог пожар или еще какой форс-мажор.

В общем, дом без лестницы меня не устроил, и вскоре я получил смотровую на квартиру в только что вышедшем из капитального ремонта доме на улице Марата. Шикарный район возле Невского, хороший дом, отличная квартира. Двор ничем не отличался от привычных ленинградских колодцев, но мои окна располагались на пятом этаже, а потому должны были хорошо пропускать свет. Я с легкой душой подписал на смотровой согласие и уехал на какой-то турнир. Вернувшись, обнаружил, что меня с пятого этажа спустили на второй (поменяли местами с какой-то заслуженной актрисой) и даже выписали ордер. Второй этаж с окнами во двор в Ленинграде, где свет проникает только сверху, – это непроглядная темень круглые сутки: уныние, недостаток витамина D, упадок сил, депрессия. Все это не было предметом моих мечтаний, и переезжать на Марата я отказался. Как оказалось, к лучшему.

Вскоре я получил просторную квартиру в сталинском доме на Петроградке на последнем надстроенном этаже. Полагаю, кому-то, въехавшему туда после меня, очень повезло. Я сделал отличный ремонт, но в квартире практически не жил. Так случилось, что как раз в это время родители перебрались из Тулы ко мне в Ленинград, получили жилплощадь на Васильевском острове, и мне было удобнее жить вместе с ними. Бо2льшую часть времени я проводил в разъездах, и так хотелось, возвращаясь, ощущать прелесть домашнего уюта и тепла родных, что одинокие стены собственного жилья оставались непривлекательными.

Мне нравилась жизнь в Северной столице, навязчивые мысли чеховских героинь «В Москву! В Москву!» меня не одолевали, но в жизни часто что-то происходит помимо твоей воли. Ты не строишь планы, не задумываешься, не мечтаешь, но обстоятельства вмешиваются сами и предлагают тебе очередной поворот судьбы. Впрочем, это не совсем так. Переезд в Москву я «спровоцировал» своими победами. Просто, выигрывая, я никогда не преследовал цели сменить место жительства. Когда в семьдесят восьмом году я одержал верх над Корчным, меня пригласили в ЦК партии и объявили, что, по их мнению, чемпион мира все-таки должен жить в Москве. Я возражать не стал. В связи с бесконечными перелетами это действительно было намного удобнее Ленинграда, аэропорт которого в те времена работал в основном на внутренние рейсы.

Честно говоря, начиная с семьдесят шестого года я уже с трудом сам мог определить, кем являюсь: ленинградцем или москвичом. В городе на Неве всегда ждали родители, там были любовь, свет и тепло, а с Москвой была связана любимая работа, которая составляла большую часть жизни. Кроме того, в Москве я перестал скитаться по гостиницам, получив служебную квартиру в Аптекарском переулке. История ее обретения тоже довольно забавна и наглядно демонстрирует то, насколько неожиданно полезными могут оказаться случайные знакомства. Так случилось, что, много играя в Голландии, я сдружился с послом СССР в той стране Александром Иосифовичем Романовым. Он был большим ценителем шахмат и тенниса, в который частенько приглашал играть на корты посольства своего приятеля – посла США в Голландии Голда. Отношения двух стран никогда не были особо теплыми, но это совершенно не мешало послам государств проводить вместе свободное от работы время и дружить семьями. Приятельствовали Романовы и с послами других стран, которые приходили в гости на различные вечера, в том числе и шахматные.

На одной из таких встреч жена Романова – Галина Васильевна – сказала мне:

– Наверное, это ужасно неудобно жить в Ленинграде и постоянно мотаться в Москву для оформления бумаг. Вы же постоянно в разъездах!

– Честно говоря, да, – признаюсь. – В гостиницах останавливаться неудобно. Постоянная головная боль с бронью, но что ж поделать.

Мои слова услышал посол и тут же откликнулся:

– А я в хороших отношениях с Промысловым [38]. Позвоню ему обязательно, попрошу вас принять.

Слово свое Романов сдержал: вскоре после этого разговора меня пригласили в приемную Промыслова, который без лишних экивоков сразу сказал, что вопрос поставлен правильно и против выделения мне квартиры в Москве он не возражает. Для решения вопроса к заявлению я должен был приложить письмо от Министерства спорта, что они поддерживают идею выделения мне жилплощади в столице. Я никак не ожидал, что министр Павлов вдруг заартачится, но Сергей Павлович отреагировал довольно бурно:

– А почему именно вам? У нас есть и другие великие спортсмены, которые живут даже не в Ленинграде и в еще более стесненных условиях!

– Согласен, но квартиру выделяют именно мне. Что я должен делать: отказаться?

– Отказываться не надо, но и о других подумать тоже можно. Мы напишем в письме, что одобряем выделение вам «служебной квартиры».

Квартиру я должен был получить в потрясающем месте – в Безбожном переулке рядом со станцией метро «Проспект Мира» в новом доме с замечательной планировкой и интересными соседями. Так, на одной лестничной клетке меня ожидало соседство с генеральным секретарем Коммунистической партии Чили – Луисом Корваланом, сбежавшим из своей страны после военного переворота.

Но упорство Павлова нарушило мои планы на знакомство с чилийским коммунистом: в соответствующих органах дали понять, что «гостиница» рядом с Корваланом крайне нежелательна и может стать угрозой его безопасности. Так что с мечтами о жизни в Безбожном переулке пришлось расстаться и согласиться на пристанище в столице в переулке другом – Аптекарском.

В квартире по предложенному адресу не было ничего примечательного, мне она не понравилась ни расположением, ни планировкой, но времени на выбор мне не давали, и я согласился отчасти потому, что было у этого жилья одно очень важное преимущество: квартиру давали вместе с гаражом, который как раз в это время оказался для меня актуальным.

В семьдесят седьмом году я выиграл открытый чемпионат Германии по шахматам, главным призом которого был «Мерседес‐350». Вручение награды получилось не менее серьезным и обстоятельным, чем сам приз. Сначала мне предложили изучить автокаталоги, которые специально прислали в Москву. Затем пригласили посетить главное производство в Зиндельфингене, чтобы вживую увидеть различные цвета и модели. Помню, какое восторженное впечатление произвела на меня машина с ярким, блестящим, искристым колером, который в Союзе появился намного позже и получил название металлик. Очень мне понравился тот автомобиль, но производители отговорили останавливаться на подобном цвете, сказали, что лоск и блеск он сохранит лишь до первой царапины. Тогда я обратил свое внимание на нежно-голубой цвет. На первый взгляд он смотрелся попроще, но когда мне показали темно-синюю обшивку салона, я тут же понял, что именно эта машина – моя: спокойная, не кричащая, но вместе с тем выдержанная, благородная и, несмотря на свой мягкий, деликатный оттенок, по-мужски сильная и мощная. Очень я любил свой автомобиль, он долго был на ходу, и ума не приложу, почему эту серию достаточно быстро сняли с производства. Возможно, там, в Германии, нашли какие-то недостатки и справились с ними, выпустив другую модель. Но в Советском Союзе в те годы недостатков у «Мерседеса» быть просто не могло, да и как их можно было найти всего у трех разъезжающих по Москве машин, в салоне которых сидели либо Брежнев, либо Высоцкий, либо ваш покорный слуга? Я, во всяком случае, никаких недочетов у своего быстрого друга не замечал. С удовольствием при необходимости перемещался на нем по столице, а когда уезжал в Ленинград, он оставался ждать меня в гараже возле дома в Аптекарском переулке.