Таким образом, российская экономика оказалась между молотом и наковальней: разрушение политических институтов привело к тому, что часть бизнесменов старается минимизировать инвестиции, опасаясь за права собственности; другая же часть бизнесменов, которая не видит таких рисков и готова инвестировать, сталкивается с отсутствием доступа к современным технологиям, что снижает эффективность их проектов. И та и другая тенденция ведут к торможению роста российской экономики, которое стало очевидным в 2013–2018 гг. и которое может оказаться затяжным.

При всем своеобразии России то, как Владимир Путин развернул траекторию ее движения, не является чем-то удивительным в мировой истории последних 100 лет. Многие страны за это время начинали движение в сторону демократии, а потом откатывались назад. Какие-то один раз, какие-то два, а какие-то три или четыре раза. Контрдемократические трансформации случались резко, в форме военного переворота, или постепенно, в течение длительного периода времени, когда избранный по демократическим правилам и процедурам лидер постепенно аккумулировал всю власть в стране, удаляя соперников с политической сцены. У таких трансформаций есть своя логика и свои закономерности, и то, что происходило в России в XXI в., полностью им соответствует.

Когда Советский Союз развалился, Россия должна была одновременно пройти через масштабные многомерные преобразования: от унитарного государства с тоталитарной идеологией и плановой экономикой к федерации, построенной на республиканских и демократических принципах, с рыночной экономикой. Примеров таких трансформаций в мире единицы, а учитывая масштабы и сложность организации России, можно смело говорить об уникальности ситуации. В этой трансформации Россия не могла опираться на историческую память: республиканский период в ее жизни длился всего несколько месяцев, а избранное Учредительное собрание было разогнано большевиками; за 75 лет существования коммунистического режима в стране не осталось тех, кто на своем опыте, а не по книжкам, знал, как работает рыночная экономика. К моменту развала Советского Союза в России не было сильного протестного движения, которое бы выступало оппонентом авторитарного режима и которое бы своим давлением заставляло власть идти на уступки; движение в сторону демократии, начатое Михаилом Горбачевым, инициировалось сверху, а не снизу.

России повезло: во главе страны оказался политик, для которого движение от тоталитарного общества стало главной задачей. Этим человеком был Борис Ельцин, который с точки зрения своего образования и опыта работы мало чем отличался от других высокопоставленных советских чиновников. Когда он стал президентом самостоятельного государства, им двигали не точный расчет и четко сформулированное видение будущей России, а политическая интуиция и выбор компромиссов и договоренностей в качестве метода решения конфликтов, а не силового подавления соперников. После провала путча 1991 г. и после острейшего политического конфликта в 1993 г., где обе стороны использовали оружие, Ельцин не стал добивать своих оппонентов, а освободил их от уголовного преследования и дал возможность участвовать в политической жизни страны. Поддержавший путч в августе 1991 г. председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов был депутатом Госдумы нескольких созывов и председателем важнейшего комитета по законодательству. Вице-президент Александр Руцкой, который в 1993 г. перешел на сторону парламента и объявил себя президентом России, был избран губернатором одного из российских регионов.

Решения, которые принимал Борис Ельцин, никогда не являлись частью какого-то написанного плана; нередко политическая траектория его поступков казалась весьма запутанной. Не случайно в лексикон того времени вошло ельцинское слово «загогулина». Но, если смотреть на итоги президентства Бориса Ельцина, сравнивая Россию 1999 г. с Россией 1991 г., нельзя не признать, что на всем этом промежутке вектор движения страны был вполне четким и направленным в одну сторону. Возникла рыночная экономика, которая, пройдя через тяжелейшие кризисы, не рухнула под их тяжестью, но смогла решить проблему тотального дефицита, отравлявшего жизнь советских людей. Возникло независимое правосудие, когда судьи, не боясь быть наказанными, отменяли указы президента и приостанавливали действие законов и постановлений правительства. Различные позиции двух палат парламента, которые порой не могли согласовать устраивающую всех концепцию закона, воспринимались как нормальная практика. И такой же нормальной практикой было вето президента на принятые парламентом законы и преодоление этого вето в парламенте.

Я не хочу рисовать 1990-е гг. только розовыми красками – я хорошо знаю и о расцвете криминала, и о несправедливых залоговых аукционах, и о коррумпированных судах, и о задержках с выплатами пенсий и зарплат бюджетникам, и о дефолте 1998 г. Но, оценивая эпоху Бориса Ельцина, как, впрочем, и любого другого политика, нужно смотреть на тот путь, который страна прошла, и на направление этого пути. Поэтому главным итогом 8,5 лет президентства Бориса Ельцина является то, что каждым своим шагом он делал страну свободнее, экономику – устойчивее, а перспективы – более отчетливыми.

Желание Бориса Ельцина найти преемника, который бы продолжал движение по избранному им пути, было вполне естественным и понятным. Это сегодня абсолютно очевидно, что пик своей популярности коммунисты прошли в 1995–1996 гг., а тогда, в 1999 г., они контролировали Думу, смогли настоять на том, чтобы президент пошел на компромисс в выборе премьер-министра, а ближайшее окружение президента считало, что у них есть весьма высокие шансы выиграть президентские выборы.

Можно, конечно, называть ошибкой Ельцина то, что он выбрал своим преемником Владимира Путина, который достаточно быстро поменял курс движения страны на прямо противоположный и завел Россию в историческое болото, где она завязла. Но нужно откровенно признать, что особого выбора у Бориса Ельцина в тот момент уже не было, нужно было выбирать из двух оставшихся кандидатов – Сергея Степашина и Владимира Путина. Первого Ельцин знал намного дольше, видел его на разных должностях и в разных ситуациях, хорошо понимал, что тот является его верным сторонником, но не видел в нем качеств сильного лидера, уверенного в своей правоте и своих силах. Второй был новичком в окружении Бориса Ельцина, о его политических взглядах было почти ничего не известно, зато он всегда был готов доказывать свою правоту с помощью четких аргументов. Выбор был непростой, и, возможно, решающей каплей, которая перевесила чашу весов в пользу Владимира Путина, стала позиция двух очень влиятельных членов ближайшего окружения первого российского президента, Валентина Юмашева и Александра Волошина, в один голос утверждавших, что электоральные шансы Путина существенно выше.

Очевидная ошибка Бориса Ельцина состояла в другом: он открыл ящик Пандоры, дав «зеленый свет» использованию силовых методов для преследования политических оппонентов, первыми из которых стали генеральный прокурор Юрий Скуратов и медиамагнат Владимир Гусинский. Что толкнуло Бориса Ельцина на этот шаг, наверное, никогда не удастся узнать. Подозрения Скуратова в отношении президента вряд ли были обоснованными: тяжело представить, что Борис Ельцин во время своего зарубежного визита мог пойти в какой-то магазин и лично расплатиться кредитной картой, тем более выпущенной иностранным банком. А именно об этом якобы говорили материалы, предоставленные Швейцарией российской Генпрокуратуре. Было это его личное решение или решение его администрации, которое всячески поддерживал Борис Березовский, в этот же момент попавший под прицел прокуратуры? Но так или иначе этот шаг стал переломным в истории российской политики – для борьбы с фрондирующим генпрокурором Кремль сделал ставку на использование силового ресурса. В этом эпизоде Владимир Путин, будучи руководителем ФСБ, получил карт-бланш на использование возможностей своего ведомства для борьбы с политическим противником, добросовестно выполнил поставленную задачу и увидел, что такие методы политической борьбы допустимы и весьма эффективны.