Вертикаль жизни. Книга 3. Ветер перемен - Семен Малков

…Сознание к больному вернулось нескоро. Но даже очнувшись, Артём Сергеевич Наумов был так слаб, что не открывал глаз, хотя все уже мог слышать.

— Слава Богу, кажется, обошлось, он приходит в себя, — как сквозь вату, донесся до него голос профессора. — Но нового приступа академик не выдержит, и вам, Варвара Александровна, надо быть ко всему готовой. Он вряд ли продержится еще сутки. Неизбежное может случиться в ближайшие часы. Так что, мужайтесь!

— Разрешите мне остаться возле него, — услышал он знакомый и такой родной голос Вари и испытал радость, придавшую ему немного сил. — Я хочу находиться в эти часы рядом, — всхлипнула Варя, видимо сдерживая слезы. — И если уж так суждено, быть с ним до последнего дыхания. — Не выдержав, она зарыдала.

«Значит, конец уже близок, и надо примириться с неизбежным, — устало подумал старый академик. — Собственно, я давно себя к этому приготовил, но все же жаль Варю. Ей трудно будет без меня одной».

Артёму Сергеевичу захотелось открыть глаза и немного поговорить с ней на прощание. Но это потребовало бы усилия, на которое из-за сковавшей его слабости он чувствовал себя неспособным. И поневоле его мысли обратились к приближающемуся моменту перехода в небытие. Даже в столь трудном психологическом состоянии верх брала любознательность ученого. «Ну что же, скоро точно узнаю, существует ли бессмертие души и есть ли загробная жизнь», — как бы в утешение, но не без тайной надежды подумал академик.

Отчетливо сознавая, что земной путь подошел к концу, ему больше всего захотелось еще раз проверить, все ли им сделано из того, к чему обязывали его ум и совесть. И перед мысленным взором Артёма Сергеевича вновь предстали самые яркие и значительные события последнего, наиболее драматичного периода его долгой жизни.

Вынужденная отставка Президента СССР Горбачева и запрет КПСС так опьянили победивших сторонников Ельцина, что на первых порах они, видимо, ни о чем другом не могли думать, кроме раздела партийной собственности и антикоммунистической реставрации. Без принятия законодательных актов ими захватывались здания и кабинеты аппарата КПСС не только в столице, но и по всей территории страны. Всеми элитными лечебными учреждениями, базами отдыха и хозслужбами ЦК партии немедленно завладело Управление делами Президента России. А куда девались деньги КПСС, так и осталось неизвестным.

Расправа со свергнутым режимом выразилась не только в ликвидации аппарата КПСС и конфискации имущества, но и в спонтанном разгроме служб КГБ. В результате работа столь важного органа была дезорганизована, что не могло не нанести серьезный и отчасти непоправимый ущерб государственной безопасности России.

Реставрация главным образом выражалась в массированной кампании по возвращению улицам и площадям, носящим имена вождей и деятелей революции, их старых названий, а также в повсеместном восстановлении разрушенных в годы советской власти храмов и церквей. У Артёма Сергеевича Наумова это вызывало одобрение, однако он считал, что новая власть должна решать более важные и первоочередные задачи.

— Не понимаю, почему этому уделяют так много сил и внимания, когда надо заниматься более насущным — поднять благосостояние народа, — посетовал он в беседе с заглянувшим к нему Царевым. — Сдается мне, что окружение Ельцина, как и он сам, растерялось и просто не знает, с чего начать работу.

Его друг Царев, как когда-то и Артём Сергеевич, испытывал трудности со своей докторской диссертацией. Дела у него обстояли еще хуже, поскольку ему не утвердили даже тему, и он пришел посоветоваться, что предпринять. Владимир Иванович был настроен консервативно и не верил бывшим партийным и комсомольским аппаратчикам, которые ныне называли себя демократами.

— Напрасно так думаешь. Они и не собираются ничего делать для народа, — убежденно заявил он. — Их сейчас интересует только дележка пирога. Каждый хочет урвать для себя кусок пожирнее. А то, что делают, — дымовая завеса, чтобы отвлечь внимание сограждан.

— Ты слишком уж сурово судишь, — не согласился Наумов. — Насчет самого Ельцина, может, и прав. А вот его окружение — ректоры институтов и профессура — по-моему, хотят и могут многое сделать для страны. Просто их оттесняют проходимцы — бывшие партаппаратчики.

— Ошибаешься, старик. Эти краснобаи способны только болтать, — скептически усмехнулся Царев. — Дашь им власть — ничего полезного не сделают! Урвут для себя деньжат и под благовидным предлогом отвалят.

— Ты несправедлив! — горячо возразил Артём Сергеевич. — Ленинградский профессор Корчак и москвич Дьяков, как народные депутаты, внесли много конкретных предложений. Надо дать им возможность воплотить это в жизнь.

— Пустозвоны! Они, между прочим, хотят стать градоначальниками, — неодобрительно отозвался Царев. — Если даже их изберут, то они провалят дело, так как ничего не смыслят в городском хозяйстве.

— А я за них! Поскольку главное — чтобы политик был честным и стремился выполнить свою программу, — стоял на своем Наумов. — Хозяйственные вопросы будут решать специалисты его команды. Как во всех демократических странах.

— Ладно, не заводись — вот увидишь, что я прав, — закрыл эту щекотливую тему Владимир Иванович, которому не терпелось перейти к более насущному для него вопросу. — Представляешь? Мне забаллотировали на ученом совете тему диссертации. Тайным голосованием!

— Почему тайным? Это же должно решаться открыто! — поразился Артём Сергеевич. — Такого еще не бывало. А ведь в вашем академическом институте очень солидный совет!

— Совет и правда весьма авторитетный. Сплошь громкие имена, — согласился Царев и нехотя объяснил: — Но среди них много моих личных врагов.

— Успел нажить, когда заседал в парткоме? — вопросительно взглянул на него Наумов. — Наверно, был слишком крут и принципиален?

— Требовал, конечно, что тогда было положено. Но врагов нажил не поэтому. В нашем совете много евреев. Известные ученые. А меня считают антисемитом.

Артём Сергеевич удивленно воззрился на старого друга.

— Вот так раз! Почему? Много лет тебя знаю, а такого даже предположить не мог.

— Никого из них я никогда не обидел. Как коммунист был всегда за дружбу народов, — обиженно объяснил Царев. — А ославили меня только потому, что я — русский патриот, и не скрываю этого!

— В этом ничего плохого нет, если ты, конечно, не проявлял шовинизма. Но почему же тогда на тебя ополчились евреи? Разве в вашем совете их большинство?

— Конечно, нет. Но и русские не в большинстве. Наш совет, как и вся Россия, многонационален. Наверно, — понурился Царев, — мне придется поменять место работы.