Должно быть, они слышали, что в Асналькольяре, что в двадцати пяти милях к северо-востоку от Севильи, люди пошли к мэру, требуя выдать им пшеницу, которая, как они знали, находилась в амбарах. Они сказали, что «если пшеницу им не выдадут, они ворвутся силой и заберут ее, поскольку не хотят видеть, как их дети умирают»{930}. Монархи также одобрили безвредный с виду приказ о том, что авторы, перед тем как печатать книги, должны были получить лицензию и заплатить пошлину судьям. Импортирование книг из-за границы теперь также требовало лицензии Совета Кастилии{931}. Тень цензуры нависла над жизнью Испании. Однако в мире, где сами книги были новинкой, это пока еще было пустяком.

Проблемы евреев и конверсос также подкосили здоровье королевы: прошел страшный слух, что архиепископ Талавера, ее давний друг и советник, бывший ее духовником, а также епископы Хаены и Альмерии, верховный духовный судья Хуан Альварес Сапата и королевский секретарь Хуан де Сафра, не говоря уже о казначее Руи Лопесе, втайне были иудеями, и что они хотели послать ко двору учителей закона Моисеева, которые объявили бы явление не только Илии, но и самого Мессии{932}. Хотя нет ни одного упоминания о реакции Изабеллы на эти тревожные обвинения.

Возможно, королева в те месяцы также узнала о различных акциях, осуществленных Святой инквизицией. Так, в июле 1502 года в Табладе, что на северо-востоке от Севильи, пять человек были сожжены на костре. Трое из них были женщинами, наказанными за ересь, «одна из которых являлась матерью Диего де ла Муэла, одного из королевских счетоводов… Deo gracias…»{933}. Но королева ни в коем случае не стала бы вмешиваться в подобные дела, да и к тому же она в любом случае летом 1502 года тяжело заболела – скорее всего это была форма рака. Однако она была деятельна еще долгие месяцы. Например, в октябре 1502 года она приказала коррехидору Толедо и казначею Мадрида, Алонсо Гутьерресу, расследовать, почему так много золота «утекает» из королевства из-за действий банкиров.

Гутьеррес был еще одной важной личностью, близкой ко двору. Он был конверсо по происхождению и являлся членом Совета (veмnticuatio) Севильи, где он жил после 1510 года, а также казначеем монетного двора и Священной Эрмандады. Будучи на этой должности, он сумел решить вопрос жалованья рыцарям, чьи лошади были взяты Колумбом на Эспаньолу в 1493 году. Его и Фернандо де Вильяреаля также попросили приписать 15 000 дукатов, которые иначе пошли бы в казну Эрмандады, к стоимости снаряжения армады Овандо, шедшей к Индиям{934}. Через двадцать лет Гутьеррес накопит состояние и станет противоречивой персоной с большим влиянием{935}.

Расследование утечки испанского золота началось в первые месяцы 1503 года. Особое внимание уделялось Франсиско Пальмаро и Педро Санчесу из банка Валенсии. Ведь учитывая их доступ к итальянскому и другим средиземноморским рынкам, они вполне могли оказаться виновными. После допроса бумаги были переданы в Совет королевства для расследования. За Пальмаро и Санчеса внесли залог – по десять миллионов мараведи за каждого{936}. В это же время сама королева задолжала им двенадцать миллионов мараведи. Обвинитель Совета выдвинул обвинения против этих двоих, заявляя, что они присвоили 150 миллионов мараведи золотом из казны Испании за прошедшие четыре года. Он потребовал смертного приговора. Как часто происходило, приговор был утвержден, но так и не исполнен. Причиной утечки золота было то, что итальянцы, особенно генуэзцы, продавали намного больше изделий в Испании, чем за ее границами{937}.

Фердинанд провел большую часть 1503 года в Арагоне, пытаясь закрепить свои позиции в Южной Италии, которые ослабли после договора с его непредсказуемым зятем Филиппом. Условием было то, что в Неаполе будет править сын Филиппа, маленький Карл (будущий Карл V) и французская принцесса Клод, дочь наследника французского престола (Луи, герцога Орлеанского) – на которой, как ожидалось, Карл женится. А пока что (и это «пока» длилось достаточно долго) Неаполем будут править совместно фламандцы и французы. Фердинанд не был готов принять это соглашение и вскоре стал посылать войска своему командующему в Италии, великолепному Эль Гран Капитану. Этот спор между зятем и тестем не сулил ничего хорошего для их будущего сотрудничества в Италии.

Тем временем в 1502 году Индии вынужденно привлекли к себе внимание монархов, когда один из друзей Колумба в Севилье, Франсиско Пинело, чья широкая коммерческая деятельность была достаточно известна, написал работу, названную «Что необходимо для управления делами и контрактами в Индиях»{938}. В ней излагался план того, что позже станет Каса-де-Контратасьон-де-Индиас (Торговой палатой Индий). В какой-то степени она представляла собой копию Каса-де-Гуине, находившейся в Лисабоне и организовывавшей внешнюю торговлю Португалии (в Лисабоне также с 1498 года была Каса-де-Индия). Также тут имелось сходство с Консуладо Бургоса, созданным в 1494 году. Существовали похожие организации в Валенсии, Пальма-де-Майорке и Барселоне. Бургос тогда был самым крупным поставщиком шерсти в Кастилии. Хотя он находился в сотне миль от моря, оттуда постоянно организовывались поставки шерсти из баскских и кантабрийских портов – таких как Сан-Себастьян и Ларедо.

Дабы управлять этим новым учреждением, необходимы были агент, казначей и пара счетоводов, которые могли бы компетентно, как специалисты, осматривать суда и следить, чтобы они не были перегружены, а если это было нужно – советовать командам, плывшим в Индии, лучший маршрут. Следствием меморандума Пинело стало то, что 20 января католические монархи велели построить в Севилье здание для Каса-де-Контратасьон{939}. Учреждение в целом соответствовало прошлогодним предложениям – правда, счетовод был только один. Сам Франсиско Пинело стал первым агентом, а севилец-каноник (священник) Санчо де Матиенсо из Вильясаны-де-Мена, что в предгорьях Кантабрийских гор, где он основал монастырь, стал первым казначеем. Несомненно, его рекомендовали предшественники из Бургоса. Химено де Бривиеска (конверсо и помощник Фонсеки) стал первым нотариусом. Изначально Каса должна была находиться в Севилье, в части Алькасара, известной как Атарасанас, но вскоре ее переместили в другую часть этого дворца, фасадом к реке. Площадь перед Касой стала известна как Пласа-де-Контратасьон и носит это имя до сих пор.