А там уже вовсю пылал костер, съедая груды грязной и завшивленной солдатской робы. Вокруг стояли бойцы и завороженно смотрели на это действо. Все, дело сделано. Теперь они остались в одних трусах и бушлатах.

Христово воинство! – глянув на них, усмехнулся Грачевский. Конечно, кому-то его решение сжечь казенное обмундирование могло показаться диким, но как он мог поступить иначе? Ведь тиф не дремлет. Уж лучше походить в трусах, чем подохнуть раньше времени. Ничего, в войну хуже было. Там люди порой в стужу в одних майках шли в атаку. И ведь не болели! Об этом Володьке и родители говорили. Дескать, на фронте даже насморк редко случался, несмотря на то что приходилось порой неделями сидеть в холодных окопах, а вот как только наступил мир – тут же и зачихал народ. Вроде того, что война мобилизовала все человеческие резервы, оттого и такое сопротивление болезням, а стоило только расслабиться – и все… Глядишь, и тут произойдет нечто подобное. Ведь, по-хорошему, для них это тоже война. Война за выживание.

…И снова они ждали у моря погоды. Жизнь текла все тем же проложенным временем кривым руслом, натыкаясь на острые пороги судьбы. Весна по-прежнему не спешила в эти края. Чуть обогрев землю, солнце вновь исчезало за тучами, которые приносили с собой обильные снега. Дули холодные северные ветра, унося у солдат остатки надежды. В такие дни бойцы не вылезали из балков, боясь замерзнуть и простудиться. Ну куда без штанов? Старшина все понимал и давал пацанам отсидеться в тепле. Но вот снова появлялось солнце – и все шло своим чередом.

– Мне кажется, мы так и подохнем здесь, – однажды заявил Грачевскому Рудик, когда они после утреннего развода на работу остались вдвоем. – Но я не хочу подыхать, ты слышишь?! Я хочу жить!.. Я хочу еще многое сделать в этой жизни.

Володька, чтобы отвлечь его от дурных мыслей, попытался шутить:

– Руд, кончай ныть!.. Как там говорят австралийцы? Не все потеряно, пока толстый кенгуру не допел свою песенку.

Но Старкову уже не до шуток.

– Да пошел ты вместе со своим кенгуру! Здесь тебе не Австралия – здесь тайга!..

Парень вконец потерял всякое терпение и теперь начинал сходить с ума.

– Заткнись, Руд… Заткнись! Еще не хватало, чтобы командиры бузили… Ты представляешь, что тогда начнется в лагере? – пытается образумить товарища Володька. Хотя он чувствовал, что и его силы на исходе.

– А мне уже наплевать на все, понял?! Наплевать!.. – от волнения, от страсти, с какой Старков это сказал, у него перехватило дыхание. – В общем, так… Я жду еще три дня… Но если за это время ничего не изменится, я уйду отсюда… Возьму всю свою бригаду и уйду!

– И куда ж, интересно, вы пойдете? – зло усмехнулся Володька. – Ты хоть знаешь маршрут?

– Нет… маршрута я не знаю! Но уж лучше что-то делать, чем… – он с отчаянием машет рукой. – Говорю тебе, мы подохнем здесь…

Рудика было теперь не узнать. Он ходил хмурый и потерянный. А однажды Володька услышал, как тот сам с собой разговаривал. Идет и о чем-то рассеянно рассуждает… Не иначе крыша поехала! – испугался за товарища Грачевский. Сказал об этом санинструктору Петьке Ракитину. Но тот никогда не имел дел с такой бедой. Правда, говорит, был в их доме мужик, который страдал манией преследования. Но у того были сумасшедшие глаза. Тогда они с Володькой решили понаблюдать за Рудом. Это получалось у них как-то смешно и неумело. Подойдут, бывало, к Старкову и этак пристально глядят на него – диагноз пытаются ему поставить. А тот только хмурился и отворачивал физиономию. Дескать, вы что – охренели? Рожу мою, что ли, никогда не видели? Смотрите на меня, будто бы на идиота… После этого те перестали гоняться за его диагнозом. Коль, мол, человек реагирует на что-то, значит, он еще не совсем потерян для общества. Правда, Петруха тут же вспомнил про то, что обычно говорят врачи в этом случае: дескать, никакой идиот никогда не признается в том, что он идиот. Однако Грачевский решил верить в лучший исход. Жаль только, вера его давно уже потеряла крылья…

Вслед за Рудиком опустила руки и братва. Не люди, а тени ходят по лагерю. Раньше хоть работа спасала от невеселых дум, а теперь и это не помогало. Уже ничто людей не радует – ни добытая дичь, ни пойманная в речке рыба, да что там – пища им в горло порой уже не лезет. Вымотала их такая жизнь, выпотрошила. В тайгу теперь идут как на каторгу. А тут еще с одеждой этой проблемы – роба-то вся в костер ушла. Трусы с майками да бушлаты – вот и вся обмундировка. Даже шапки пришлось сжечь, потому как санинструктор Ракитин сказал, что они тоже заражены педикулезом. Теперь кругом одни лысые головы – будто бы бильярдные шары. Вроде небо в тучах, а внизу светло от этих бритых черепов.

– Товарищ старшина, ну уже мочи нет ждать!.. Может, снимемся с якоря?

Это уже Гиви Рацба. Сволочь! И он туда же…

– Еще раз скажешь – до конца жизни тебе этого не прощу! – заявил ему Грачевский. – Я-то считал тебя человеком сильным, а ты…

А может, Рацба прав? Может, и впрямь стоит свернуть лагерь?.. Ну а вдруг вертолеты прилетят!.. – тут же усомнился Володька. Где, скажут, отряд?.. Ну а в пути всякое может случиться. А у них даже ружьишка плохонького нет, чтобы добыть себе пищу. А ведь еще и худые люди могут повстречаться на пути. А путь неблизкий. Это тебе не десять километров прошагать – здесь надо идти через всю огромную тайгу! При этом хотя бы знать куда. А идти надо. Не то еще неделя – и народ взбунтуется. Ну а рассчитывать ему на этот раз не на кого. Одни кругом потерянные лица да сумасшедшие глаза. Такого натворить могут!..

Прошло еще два дня… После вечерней поверки Руд заявил, что утром его бригада покидает лагерь.

– И не говори мне ничего – бесполезно! – сказал он Грачевскому. – Все уже решено…

– Но ведь это дезертирство, неужто ты не понимаешь? – попытался образумить товарища Володька.

– Это, Грач, не дезертирство – это нормальный акт живых людей во имя своего спасения! – говорит Руд. – Коль государство забыло о нас, мы сами должны напомнить ему о себе. Или ты думаешь, это нас просто испытывают на прочность? Нет, брат, даже в войну каждый человек был на счету, а сейчас не война… Ну а с нами поступили, как… – Он махнул рукой.

Володька в отчаянии. Он скрутил «козью ножку» и закурил. Табак давно кончился, поэтому приходится курить сухие листья и мох, которые специально для бойцов сушит на своих противнях Рацба.

– Одумайся! Пропадешь ведь… – сделав глубокую затяжку, говорит Володька. – И пацанов погубишь. Ты же тогда себе и на том свете этого не простишь!.. Короче, кончай дурить! Помнишь, что ты мне сказал?..

– Ничего я не помню! – резко ответил ему Руд.

– Да ну!.. А не ты ли говорил мне, что ты даже рад тому, что с нами случилось? Мол, трудности только закаляют и все в этом роде.

– Я так говорил? – удивился Руд. – Бред какой-то…

– Не притворяйся! – воскликнул Грачевский.

Руд усмехнулся.

– А ты знаешь, что вся цивилизация – это сплошное притворство. Даже чистить зубы – это притворство, уж не говоря о любви или там других высоких чувствах…