Отдаленность древних времен компенсировалась слепым демонстративным почитанием прошлого, которому свойственны сила и успех. Такая попытка убежать от позорного настоящего не была свойственна исключительно Египту. В Вавилоне Набонид, современник XXVI династии, был глубоко поглощен древней историей своей страны, к которой он относился с огромным благоговением. Он изучал древние тексты и пытался восстанавливать храмы, следуя древним чертежам. Когда настоящее было малоинтересным, а будущее не сулило ничего хорошего, люди искали утешение в прославлении своего прошлого.

Чтобы понять, насколько оскудел египетский дух, мы должны вернуться назад и рассмотреть некоторые литературные и художественные произведения времен Тутмоса III. Например, в начале XIX и XX династий имели место внезапные и радикальные перемены в украшении египетских гробниц. На протяжении четырнадцати столетий, начиная с IV династии, сцены в гробницах подчеркивали веселую, богатую жизнь. Основной темой являлось отрицание смерти через изображение счастливых моментов из жизни. Самым сильным страхом, связанным со смертью, было опасение того, что придется бродить по знакомым местам в темноте: каждого успокаивало знание того, что места знакомы ему, приятны и залиты дневным светом. Поэтому на ярких и полных уверенности сценах изображались золотые поля с изобильным урожаем, корабли, толкаемые попутным ветром, волнительная охота в пустыне и дети, радостно кричащие во время своих игр. Разумеется, все эти сцены были заупокойными: успех и процветание здесь служили отправной точкой для вечного счастья там; изображения урожая или пасущихся животных магическим образом обеспечивали высокопоставленным покойникам пищу в ином мире; сцены с изображением кораблей давали им свободу передвижения; изображения земного здоровья и благополучия обеспечивали высокое положение в раю и т. д. Основной момент заключается в том, что во всех гробницах, датируемых периодом с IV по XIX династию, акцент делается на жизни и отрицании действительности смерти. Это придавало сценам из гробниц их удивительную силу, связанную с умением радоваться жизни и оптимизмом[368].

Для большинства гробниц Нового царства характерна та же жажда жизни. Стены типичной гробницы XVIII династии полностью покрыты сценами виноградарства, сельского хозяйства, рыбной ловли, охоты на птиц и животных в пустыне, изображениями ремесленников за работой, пиров, чужеземных племен и наград, полученных от фараона[369]. Однако постепенно для них стала характерна умеренность, художники, украшавшие стены гробниц, стали больше внимания уделять сценам, связанным со смертью, параллельно увеличилось и число подобных изображений. В конце XVIII династии суд над умершим перед лицом Осириса, шествие к могиле и траур вдовы были стали изображаться иначе или более отчетливо. Тем не менее еще в правление XIX династии египтяне по-прежнему сосредоточивали внимание на удовольствиях этого мира – в гробницах продолжали изображать приятный сад с колодцем, давление винограда, торговлю на рынке или получение наград от фараона. Соотношение сцен с изображением жизни и погребальных сцен уменьшилось от трех к одному до приблизительно одного к одному, однако, разумеется, по-прежнему важнее всего была любовь к жизни[370].

Ближе к концу XIX династии внезапно произошел крутой перелом. За два-три поколения в гробницах перестали изображаться сцены, связанные с миром живых, и все пространство стен стало заполняться изображениями, имеющими отношение к смерти и иному миру. Тень неуверенности в вечности омрачила радость египтян. Теперь на стенах гробниц мы видим только похоронные процессии, приближающиеся к западным холмам, суд Осириса над покойником, кормление умершего богиней Нут, подготовку мумии, богов и ужасных демонов иного мира, а также «смесь дикой мифологии и амулетной защиты»[371].

В надписях автобиографии уступили место ритуальным текстам, гимнам, длинным религиозным произведениям, необходимым для магической зашиты умершего или передвижения в ином мире. В сценах и текстах прослеживается своего рода отказ от жизни, а смерть принимается как неизбежное. Вечная радость Египта осталась в прошлом; существование в ином мире отныне представлялось освобождением от жизни в этом и наградой за смиренное терпение.

Это новое, нехарактерное смирение отразилось и в именах, которые появились в этот период. Наряду с именами, обеспечивающими человеку благорасположение богов и ставшими традиционными в Египте, стали использоваться имена, выражающие страх и зависимость: Спасенный, Скромный терпит, Слепой, Раб Амона, Царь говорит, да будет он жить и даже Бесполезный. Детей перестали называть таким образом, чтобы их имена гарантировали им успех и силу; теперь самыми популярными стали имена, свидетельствующие о скромности и набожности их обладателя.

Дисциплина, в которой так нуждалось государство, сначала чтобы изгнать гиксосов, а затем для расширения и поддержания империи, погубила естественное терпение и прагматизм, а также связанную с ними самостоятельность. Личность отныне стала строго ограничена интересами группы. В теории это было необходимо для служения богам, управлявшим страной, включая фараона, однако на практике – для правящей элиты. С ростом могущества высшей аристократии средний класс и простой народ становились все беднее и слабее. Теологи убеждали их, что такова их судьба и что они должны тихо подчиниться ей в надежде на воздаяние в раю. Представления о судьбе и удаче как управляющих божествах впервые сложились в амарнский период, когда Атона восхваляли как «того, кто сотворил судьбу богов и призвал к жизни богиню удачу», а сам Эхнатон именовался «богом-судьбой, дающим жизнь»[372]. В более позднем гимне, восхваляющем Амона как бога-творца, говорится: «Судьба и удача с ним для каждого»[373]. В сценах суда над умершим бог судьбы мог стоять за весами, на которых взвешивалось сердце человека, рядом с богинями удачи и предназначения при рождении, чтобы помешать любому проявлению крайнего индивидуализма.

Человека окружали различные силы, ограничивавшие его свободу: «Его ка, его стела, принадлежащая этой гробнице, что в некрополе, его судьба, его срок жизни, его предназначение от рождения, его удача и его Хнум (бог, придающий форму)»[374]. Конечно, в рамках общих правил поведения, установленных обществом, предназначение не считалось абсолютным и совершенно неизменяемым. В одном из текстов времен Нового царства молодому человеку рекомендуется в своем поведении руководствоваться словами его отца. Если он будем им следовать, «польза ему будет велика… и судьба его не свершится». У тех, кто соблюдал заповеди прошлого, была частичная свобода воли: «Все это предназначено для жизненного срока, вне досягаемости богини удачи, без определения предназначения от рождения, за исключением того, чтобы дать дыхание его ноздрям»[375]. Более того, милосердный бог мог, если пожелает, спасти человека от судьбы[376]. Тем не менее такие тексты периода Нового царства расходятся с ранней теологией, так как наделяют божеств судьбу и удачу в основном карающим функционалом вместо свойственного для более древней теологии акцента на собственное ка человека, которое могло находиться вне его тела, но которое принадлежало только ему и, следовательно, было более заинтересовано в его благополучии, чем могущественный бог[377].