Провалявшись в автобусе всю ночь, я вылез в жаркой и влажной Флориде. Прямо с автобуса меня встретил тот самый мужик, сорвавшийся в Сан-Франциско, по имени Джордж, ныне живущий в Орландо. Он помолодел, отрастил щетину и, казалось, стал весить килограмм на десять больше. Только он заприметил меня, сразу набросился с распростертыми руками. Мы крепко обнимались, и я был настолько рад видеть его живым и довольным, что был готов заплакать, и, бьюсь об заклад, он именно это и делал. Спустя почти месяц после встречи на западе Америки мы стояли здесь, на другом конце этой большой страны, и снова сжимали руки друг друга. В этом коротком моменте был кусок жизни, той ее прекрасной части, которая есть в каждом из нас и во всем живом.

— Дима, я рад, я очень рад, — заикаясь и блестя глазами, улыбнулся мне Джордж, когда мы наконец перестали хлопать друг друга по спинам. — Тогда было большое недоразумение. Сначала мне показалось, что это шутка, и я начал карабкаться вверх. Но потом понял, что это наказание мне за все грехи. У меня не было никаких шансов выбраться самому. Поначалу я верил, что выживу, а потом силы стали покидать меня. И тут появились вы! Помнишь, вы тащили меня вдвоем, а потом второй парень ушел, и ты остался со мной один, с глазу на глаз, и тащил рукой. Тогда мне казалось, что это пришел ангел с небес.

— Хей, Джордж, хорош заливать, мэн! Ты был не в лучшем расположении духа. Я и сам не знаю, почему бросился тебя спасать — как будто это так было нужно.

— Да, это было очень нужно! Вся моя семья тебе благодарна. Я пообещал всем исправиться и теперь делаю только добрые дела. Пойдем обедать!

Мы сели в чикен-хаус, и Джордж рассказал, как жил в Нью-Йорке и Пуэрто-Рико, а ныне с семьей перебрался на юг, чтобы работать фотографом.

— The best камера — та, которая в твоих руках, — вещал он. — Но твои фотографии — ничто, если ты не можешь их продать.

Оказалось, что Джордж снимает политиков и бизнесменов, а также кадры для туристических агентств. Последнюю фотографию для правительства Пуэрто-Рико он продал за шесть тысяч долларов, а фотосессия у него стоила в районе двух тысяч. На вопрос, как он может меня отблагодарить, я ответил:

— Давай так. Когда-то я помог тебе почувствовать почву под ногами. Предлагаю тебе сделать для меня то же самое. У меня есть долг в сто пятьдесят долларов — на них я купил билет до Европы. Предлагаю тебе взамен моей скромной руки дать их мне, и я верну их тому, у кого занимал. Получится, что ты оплатишь мне билет из Америки. А если я когда-нибудь издам книгу, то обязательно напишу об этом. Идет?

— По рукам! Дима, я верил, что так и будет.

В Майами я приехал в полночь.

Если вы относитесь к тем, кто при слове Miami немедля воображает себя купающимся в шелесте пальм, легком океанском бризе, внимании большегрудых латиноамериканок и трех чемоданах с баксами, то я был в вашей команде. На деле же меня окружили серые тени небоскребов, тучи орущих бомжей и непроглядная стена ливня. У меня был заготовлен увесистый список людей, согласившихся принять на ближайшую ночь. Все они дружно отказались сделать это за пару часов до прибытия в город и свалили в офлайн. То же самое сделало и солнце, так что нам с улицей предстояло стать сожителями этой ночью. За пять минут в кроссовках скопилась половина запасов Атлантического океана, и они хлюпали наперебой вместе с носом. Упав под навесом у закрытого входа в «Старбакс», я выжал футболку, нацепил чехол на рюкзак и лег на дырявую пенку.

Последнюю неделю я драным псом мчал через техасские пустыри, луизианские джунгли и алабамские заправки, извилистые реки, крыши пиццерий и кровати геев во Флориду, не различая запахов, дорог и смыслов жизни, и вот наконец встал вкопанным посреди Майами. Дальше ехать было некуда: дорога уперлась в океан, а я в стену, чтобы не упасть в океан в тот же миг. В бортовом журнале стали появляться каляки:

Если во Флориде идет дождь, то он идет со всей дури. На перпендикулярных улицах даунтауна не пролетало ни одного автомобиля, зато реки воды летели горными водопадами, врезаясь в бетон и стеклопакет. Черные и белые, заросшие и вонючие, хомлессы жались ближе к стенкам, чтобы вода не затекала в одежду. Они были вырваны из разных концов Америки, а может, и мира, и стечением обстоятельств запихнуты под один козырек, который являлся их последней надеждой на спасение этой ночью. Я зашлепал к ним.

— Вотсап, белый! Ты новенький?

— Доброй ночи, dudes! Типа того, только приехал в Майами, у меня нет денег и жилья, а тут дождь. Ищу себе угол, где поспать.

— Да ты попал в нужную компанию, тут все такие. У нас места под козырьком заняты, но попробуй лечь напротив того ювелирного магазина. Здесь ночью спать безопасно, все свои, только в семь тебя пнет охранник, так что постарайся смотаться до утра.

Я сел на картонку из-под бананов и под шум капель заговорил с парнями про нелегкую судьбу. В «бомжи» ведут разные петлистые многополосные дороги, но из них — пара едва заметных заросших тропинок. Протесты обществу, приправленные гордыней, осознание себя вне стада, свобода, романтика, обязанности на отрицательном уровне — все это переполненными фурами поставляется в их жизнь, разгружается и ввозится вновь. В России бомжам принято нажираться в хламину и жаловаться на несправедливое прошлое преподавателя по матанализу или члена свидетелей Иеговы. Местные же, как и все люди в Штатах, укуривались травой, получали свои честные пособия в виде восьмисот баксов в месяц, обедали за углом у халявной раздачи и напрочь отказывались побираться где бы то ни было, кроме улицы.

Что отличает путешественника без денег и бомжа? Со стороны, кроме здоровенного рюкзака с техникой и палаткой, ничего. Идея кроется в той самой самоидентификации, осознании себя в абсолютной системе отсчета. Если на протяжении десяти лет общество минуту за минутой твердит, что ты никому не нужный бичара, надо сильно постараться, чтобы в своем сознании смоделировать поступки небомжа, а потом и стать небомжом. Но главное отличие кроется в другом. Бомжи берут и ничего не отдают.

— Эй, псс! Подь сюда! Андерстэнд, мэн? — Улыбчивый мужик махал мне из-под соседнего козырька магазина. Я взвалил на спину рюкзак и зашлепал к нему по лужам.

— Я Дэниэл, Чикаго, Иллинойс. Ты откуда сам?

— Хей, мэн. Меня зовут Дима, я из России.

— Оу, чувак, по ходу, ты издалека. Это вест кост или ист кост?

— Это такая холодная страна за океаном, самая большая в мире.

— Хрен знает, где там тебя черт носит. Ну, да ладно, садись, вижу, ты подмок.

Дэниэл приехал из Чикаго на заработки строителем, ибо на северах Штатов зимой было холодно, а из-за кризиса многие стройки заморозили. Мы были очень голодны, я достал пачку кексов, которую последние двое суток берег для моих возможных хостов в Майами. Сидя на полу, мы жевали всухомятку, а потом выбегали из-под укрытия, раскрывали рот и глотали капли ливня.