Еще проще говорится у Иеремии: «Накажет тебя отступление твое, и злоба твоя обличит тебя, и узнай, и гляди, как зло и горько тебе есть, и не исправит (Господь) путей твоих». Не верующий и не знающий Господа уже осужден есть. Нет горестнее и мучительнее сего, и не будет никогда. Грех есть порча самого существа и разорение самой душевной исты; грех – значит заблудить от Господа своего, а сие есть потерять живот и мир сердечный. Грех – сам себе яд и казнь, а мучит паче тысячи адов. Видите, чье дело учить о мире и счастии. Библия – сему источник и основание. Правда, что многие ангелы сокровищу нашему, в вертепе родившемуся, не очень искусно и не по Давиду на библейном инструменте поют песнь: «Слава в вышних Богу». Но глупость целой тысячи несмышленых живописцев не сильна у нас живописную хитрость привести в презрение, а научат нас, что сия наука есть многотрудная и из стольких своих любителей стала немногими постигаема.

Старинный друг мой Алексей Соха в собрании дружеском по течении речи стал хвалиться, что общий наш приятель Севастиан, сын Иакинфов, лекарь, возвратил ему очи, в опаснейшем состоянии находящиеся. В сем месте нашего разговора один из собрания начал горько плакать: все мы задивилися, что причина? «Мне тот же лекарь, – сказал с плачем слепец, – сам собою обещался было исцелить очи». Мы знали, что добродушный Севастиян не принимался за невозможное, для того спросили: «Для чего ж ты не отдался?» «Вот для чего, – отвечал безокий, – обманутый многими врачами, думалось мне, что все суть те же; а теперь я навеки слеп…» Достойно и праведно! Монета воровская не может уничтожить цену и честь монеты царской. Теперь скажу вам то же, что вначале: осторожно говорите о мире. Высокая речь есть мир. Не будьте наглы, испытывайте все опасное. Не полагайтесь на ваших мыслей паутину, помните слово сие: «Не будь мудр о себе; не мудрися излишне, да некогда изумишься. Не оправдывай себя перед Богом. Почитай врача. Не высокомудрствуй, но бойся».

Презирать Библию – значит мудриться излишне, будто мы что лучшее выдумали. Оправдать себя перед Богом – значит то же, будто мы упредили его новоизобретенным прямиком к счастию. Высокомудрствовать – значит, будто в наш век родилась истинная премудрость, неизвестная древним векам и нашим предкам.

Сие есть высокостепенное сумасбродство, если думать, что в наши времена взошло солнце, отворился ключ здоровых вод, изобретена соль… Самонужность есть повсеместная и вечная. Бог и премудрость безначальны. А то самая дрянь, что вчера с грибами родилось. Изберите день и соберитесь. Я за предводительством Божиим и его Библии мог вам, если меня не обманет самолюбие, показать алфавит мира или букварь его. А теперь поручаю вас Богу. Сумма всей нашей речи будет сия: чем кто согласнее с Богом, тем мирнее и счастливее. Стыжуся сам своего слова. Лучше было сказать: соберемся и участие все побеседуем. Авось что-либо откроет тот, который близок всем, призывающим его к истине.

Афанасий. А мы пойдем в сад, а из сада домой… Скажите мне, как вам показалась речь его?

Ермолай. Мне она показалась делом. Нет вреднее, как наглость.

Яков. И мне его речь кажется небезосновательною. Может статься, что мы рассуждаем о мире так, как древние рассуждали о пифагоровских бобах. Между многими его гадательными речениями есть и сие: «Не ешь бобов». Многие сему смеялися, а иные высосали из сих слов подлые соки, всяк по своему сновидению. Один думал, что в бобах вредный сок, рождающий бессонницу. Другой мечтал, что срамной дух имеют и фигуру. Третьему приснилось, будто бы обращаются в кровь, если скрыть в медном сосуде, и прочий вздор. О сем написали и книги. Возможно ли, чтоб мудрый муж столь подлые мысли закрыл в своем символе? Мне кажется, те угадали, которые высосали оттуда сие Сираховское слово: «Премудрость книжника во благовремении празднества, и умаляющийся в деяниях своих упремудрится». За неимением камушков употребляли древние для кандидатов белые и черные бобы. Пифагор любителей премудрости отвлекал сим словом от честолюбия, чтоб иметь вольное сердце к исследованию истины. Толкует один его символ Цицерон в книге своей «О старости», но весьма нехудо[155]: древние мудрецы имели свой язык особливый, они изображали мысли свои образами, будто словами. Образы те были фигуры небесных и земных тварей, например: солнце значило истину, кольцо или змий, в кольцо свитый – вечность, якорь – утверждение или совет, голубь – стыдливость, птица бусел – богочтение, зерно и семя – помышление и мнение. Были и вымышленные образы, например: сфинкс, сирена, феникс, семиглавый змий и прочее. Печать кесаря Августа имела с кольцом якорь, обвитый стремительнейшим морским зверем дельфином с сею подписью: Festina lente, то есть спеши (всегда) исподволь. Образ, заключающий в себе тайну, именовался по-эллински ἐµβλῆµα, emblema, то есть вкидка, вправка будто в перстень алмаза, например изображенный гриф с сею подписью: «Наглорожденное скоро исчезает»; или сноп травы с сею надписью: «Всяка плоть – трава». А если таких фигур сложить вместе две или три, как в помянутой печати, тогда называлося σύµβολον, conjectura по-римски; по-нашему бы сказать: скидка, сметка. Августова печать была головою всех его советов в царствовании. Он почитал за одно скорость и исправность. Наконец, так счастливо царствовал, что народная речь сия почти обратилась в пословицу. Августу или не должно было начинать, или переставать царствовать. Но мне кажется, что Августова печать значит и то, дабы бешенство душевных стремлений удерживать советом, зависящим от вечности. В сию мысль приводит фигура змия, в кольцо свитого, с сею надписью: «От тебя, Боже, начало, в тебе же да кончится». Вечного вечность так же образовалась тремя перстнями или кольцами, меж собою сцепленными, с надписью: «Сии три выше всех стихий». Сердце, устремившееся к вечному, означалося образом стрелы, вверх стремящейся к звезде, с такой подписью: «Довлеет мне один он». Сердце, вечностию просвещенное, образовалось кустарником или насаждением, плодопринесшем зерно, падающее сверху поверхности земной, с подписью: «Чаю будущей жизни». Изображалося и орлом, взирающим и возлетающим к солнцу, с подписью: «Горю к бессмертию». Также змием, совлекшим свою ветошь весною и обновившим юность. Я недавно написал таинственный образ. Он представляет море с берегом, с которого летит на другую сторону моря ласточка с надписью: «Зимою нет здесь для меня покоя». Таковые тайно образующие вечность фигуры бывали у древних вырезываемы на печатях, на перстнях, на сосудах, на таблицах, на стенах храмов, по сей причине названы (иероглифика) hieroglyphica, то есть священная скульптура или резьба, а толкователи названы hierophantes – священноявители или mystagogi – тайноведатели. Конечно, никто бы не мог разуметь и, видя, не видел бы, например, шар земной, изображенный с царскою короною и скипетром, но опровержен, если бы не было подписано следующее: «Дурак уповает на него». Отсюда, видно, родилася пословица сия: «Не фигура», то есть не трудно.

Лонгин. Мне кажется, что и самая Библия есть Богом создана из священно-таинственных образов: небо, луна, солнце, звезды, вечер, утро, облако, дуга, рай, птицы, звери, человек и проч. Все сие суть образы высоты небесной премудрости, показанной Моисею на горе; все сие и вся тварь есть стень, образующая вечность. Кто бы мог догадаться, что Ноева дуга образ есть священной Библии, если бы не сын Сираха, похваляя божественную премудрость, сказал: «Слава высоты, твердь чистоты… Солнце в явлении сжигающее горы… Луна всем… месяц по имени своему есть… Доброта небес, слава звезд… Гляди на дугу и благослови сотворившего ее, очень прекрасна сиянием своим» (гл. 43). Всю сию неба и земли тварь сотворил Вышний в том, да прообразует она горнее начало власти Божией, силу слова его и славу присносущного духа его.