– Ах ты подлая ворюга!

Я бросаю мясо и даю стрекача. Теперь этот бугай гонится за мной; единственное, что мельтешит в голове, когда я запрыгиваю на телегу, качусь кубарем и несусь, это: «Кто там следит за огнем, пока он за мной несется?» Я проскальзываю под лошадью, обегаю осла, распинываю голубей и мчусь по какому-то узкому проулку, который ведет в еще более узкий, а тот в еще более, чем предыдущий. Жарщик всё так за мной и бежит. Он уже так близко, что слышен его крик: «Ну всё, теперь тебе конец!» И запускает свой тесак в стену, из-за чего я на бегу оборачиваюсь и спотыкаюсь. Жарщик сбивает с ног старика и отталкивает с дороги двух женщин. Я срываюсь с места, толкаюсь в первую открывшуюся улочку и теперь уже сама сбиваю с ног стариков и распихиваю женщин. Лотки с фруктами, прилавки с овощами и мясом – я проношусь мимо них как в тумане, видя, как все они один за другим опрокидываются и осыпают улицу красным, зеленым и желтым. «Наконец-то мой ветер», – мелькает у меня. Зеваки подскакивают, нищие хватаются, двое продавцов вынимают ножи, а один кнут. Я всё бегу, но бежит и жарщик, прыгая через фрукты и разбрасывая овощи. Один раз я оборачиваюсь и вижу, как к нему в погоне присоединяются двое мальчишек. Слышно, что они криком зовут стражу. Врываясь в развешанные ткани, я срываю их вместе с веревкой, из которой пытаюсь выпутаться, а торговка хлещет меня каким-то опахалом. Под моим взглядом мой ветер – не ветер – сбивает ее с ног, и я проклинаю его за неразборчивость. Те трое уже за моей спиной, я их слышу. И тут откуда-то сверху ржет вздыбленный жеребец, это я тоже слышу, но смотреть не смею, потому что ни одна лошадь не может скакать по небу. Тут мой затылок взрывается от боли, и я падаю. Земля на ощупь твердая, но она колышется и дыбится, как волны. Все трое смотрят на меня, но их лица вытягиваются, сжимаются и кружатся, и мне не слышно, что они говорят. И вдруг как-то разом все отступают и разбегаются проворнее, чем тараканы на свету. Земля всё еще враскачку клонится – так низко, что я выкидываю руки, чтобы не разбиться. Где-то под шеей тепло и влажно, и я знаю, что будет на кончиках пальцев, если я там прикоснусь. Раскинувшись, я отстраненно размышляю, что делать мне теперь и нечего, кроме как глазеть на небеса и ждать, пока теплая влага вытечет из меня и небо померкнет перед глазами. Они спешиваются – это можно разобрать по тому, как при ударах о землю погромыхивают доспехи. Я остаюсь на земле, чувствуя, как мои плечи теплеют, и всё смотрю в небо, а те трое всадников склоняются и закрывают мне обзор. Лиц я разглядеть не могу, но знаю, что они из Красного воинства.

– Я думал, ты родом из Фасиси, – говорит он.

– Откуда я родом, кроме меня, никто не знает.

Он и его люди хихикают надо мной как маленькие зловреды.

– Благие боги, никогда еще не видывал, чтобы хоть лев, хоть гиена или волк закидывали вот так в себя целый хлеб и половину птицы, – поводит головой солдат. Он, видать, еще не видывал меня. Вся комната снова хихикает и выбешивает меня так, что я чуть не кричу, чтоб они хоть смеялись как мужчины, а не как, язви их, гиены. Но тут мне приходит в голову, что один или двое из них могут и впрямь ими быть, поэтому торопливо набиваю рот еще большим количеством мяса и хлеба.

В затылке у меня жарко пульсирует, стоит об этом подумать, но один из мужчин говорит, что там просто шишка. Мы за огромным столом под сводами каменной крепости. Дверей нет, только арки. Обтесанный камень, каждый больше колеса повозки, со строительным раствором, который всё еще пахнет сыростью. Я хочу сказать, как удивительно, что здесь не холодно, но из лиц ни одно не выглядит так, чтобы можно было позволить лишние слова.

– Тогда зачем было оставаться в месте, которого не знаешь? У тебя здесь никого?

– Никого.

– В смысле, совсем?

– Зачем рабу кто-то?

Двое старших подмечают мой тон.

– Конечно. Напомни, как тебя зовут? – задает вопрос Кеме.

– Соголон.

– Ну вот, Соголон. Какими бы теплыми ни были эти стены, оставаться здесь тебе тоже нельзя. В нашем… жилище таким, как ты, не место.

– Мужчины меня не пугают.

– Людям там всё равно, боишься ты или нет.

Тут я сглатываю. А он замечает.

– Что же с ней делать? – спрашивает он остальных, но лев игнорирует, другой говорит, что у него не богадельня, третий – что жена не поверит, даже если он скажет, что это новая рабыня, а другие просто кивают и расходятся. Кеме и сам думает уходить, но тут входит зеленый гвардеец. Судя по черной меховой оторочке плаща, из караула дворца.

– Слушаю, солдат, – бросает Кеме, чем вошедшего слегка удивляет. Видно, он не привык, чтобы его звали «солдатом».

– Маршал, приказ из дворца. Сопроводить Королеву-Мать…

– Королеву.

– А, ну да, Королеву. Персональный эскорт к озерным храмам, чтобы она могла поклониться своим богам. Отправляетесь на лодке.

– Вообще-то, эскортирование на Зеленой гвардии. Зачем привлекать нас?

– Королева покидает пределы ограждения. Приказ напрямую от Аеси.

– Это что же, он теперь просит маршалов подрядиться телохранителями?

– Это не просьба, маршал, – отвечает охранник, – а распоряжение.

Он говорит и не только это; я вижу, как шевелятся его губы, затем губы Кеме, затем снова охранника, но из их разговора я не слышу ничего. Аеси. Его имя из чужих уст я слышу впервые с тех пор, как нас отправили в Манту. Наблюдаю за этими двумя, а сама надеюсь, что они не обернутся и не посмотрят в мою сторону. Смотрю, а сама пытаюсь унять суматошное завихрение мыслей, от которого голова разлетается на части. Смотрю, а сама вижу лицо Эмини – улыбающееся, в бисеринках пота, кричащее, охваченное пламенем.

Уже поздним вечером, на пути к дому Кеме, когда он правит лошадью, а я сижу сзади, он мне говорит:

– Значит, Соголон? А ведь всего четыре дня назад ты назвала себя Чибунду.

– Я…

– Лучше определись с именем прежде, чем познакомишься с моей женой.

Они живут в квартале Ибику, выше Углико и к востоку от Тахи. Дверь у них не на замке. Кеме спешивается и