Продолжая идти, она вспоминает ту нелепую женщину по имени Меган, которая вчера на встрече группы психологической поддержки для женщин, страдающих послеродовой депрессией, лицемерно заявила: «Ах, знаете, когда на меня нападает тоска, я говорю себе, что каждый день – это подарок». Если бы не девушка, сидевшая слева от Грейс, – она поймала ее взгляд и незаметно поднесла руку ко рту, изображая, что ее сейчас вырвет, – Грейс в тот же момент ушла бы с собрания группы. Она согласилась пойти туда, только чтобы мать и муж от нее отстали. Лаура считала, что Грейс необходимы транквилизаторы, а Кэллум хотел отправить жену к хорошему психотерапевту. Грейс была непреклонна – никаких лекарств, никаких врачей. Не существует таких пилюль, которые заставят ее любить своего ребенка, как и подобает хорошей матери. Ни один в мире врач не сможет волшебным образом исцелить ее. К тому же Грейс чувствует себя гораздо лучше, и нет у нее никакой послеродовой депрессии – просто она всегда была раздражительной, и вообще характер у нее не подарок. Такая уж она есть. Сама мысль о том, чтобы сидеть перед врачом и изливать ему свою душу, заставляла Грейс чувствовать себя бабочкой, пришпиленной к листу картона.

Но когда Кэллум пришел домой с желтой рекламной листовкой, которую ему всучили в каком-то кафе в Гласс-Бэй, она согласилась сходить на собрание этой группы психологической поддержки – но только один раз. Такой был уговор. По крайней мере, тут хоть внимание будет обращено не на нее одну.

Уже через десять минут Грейс решила, что ни за что не придет сюда снова, тем более что после лицемерной Меган выступала бледная и до прозрачности худая девица, сообщившая, что недавно родила близнецов и теперь у нее четверо детей до пяти лет, а муж в армии на Ближнем Востоке, где его могут в любой момент убить. Она извиняющимся тоном рассказывала о том, что в иные дни не успевает даже почистить зубы, и призналась, что очень переживает из-за того, что не справляется. Грейс беспокойно заерзала в кресле, думая: «Ну конечно, а кто бы справился на твоем месте, бедная девочка? Государство должно в таких случаях предоставлять бесплатную няню или еще как-то помогать». Ну разве могла Грейс после этого рассказывать о своих проблемах?

Но потом другая женщина сказала:

– Знаете, наверное, это прозвучит странно, учитывая, с какими трудностями вы все тут сталкиваетесь, поскольку у меня самой только один ребенок, который хорошо спит ночью, и мне вдобавок помогает муж. Я служу в налоговой инспекции и всегда гордилась своим умением планировать время. То есть я легко могла бы справиться, однако не справляюсь. И никак не пойму, почему так происходит. – Она глубоко вздохнула и криво улыбнулась, окинув группу слегка испуганным взглядом. – Представляете, вчера я сидела на кухне и целый час тупо таращилась на коробку с плавленым сыром.

– О-о! – Грейс подалась вперед. Вообще-то, она не собиралась выступать, но слова сами сорвались с губ. – Со мной произошло то же самое, только в моем случае это был пакет молока.

– Правда? – Женщина вцепилась в руку Грейс, как будто та могла ее спасти. – Неужели правда? А то я уже думала, что схожу с ума.

А потом с каким-то бессмысленным советом вновь вылезла лицемерная Меган, и Грейс почувствовала, что сейчас расплачется. Она не понимала, почему для нее оказалось столь важным то, что эта дамочка из налоговой больше часа сидела, уставившись на коробку с плавленым сыром, а потом дотронулась до руки Грейс, но… испытала облегчение. И когда присутствующие договаривались о следующем собрании, Грейс поймала себя на том, что предлагает принести печенье, так что выходило, что она снова придет.

Координатор их группы в числе прочего упоминала о значении свежего воздуха, солнечного света и физических упражнений. Поскольку Грейс проигнорировала все другие ее советы (относительно антидепрессантов, сеансов психотерапии и доверительных бесед с близкими), то решила, по крайней мере, отправиться на прогулку.

И вот сейчас, подтянув лямки рюкзака, Грейс делает глубокий вдох и заставляет себя идти вперед.

– Как ты думаешь: если бы у нас был ребенок, он бы краснел и дергался?

– Какой странный вопрос…

– Но все же: да или нет?

– Возможно. Нам пришлось бы оставить его на снегу умирать.

– О-о… Это немного грустно.

По мере того как тропа на Кингфишер делается круче, Грейс все сильнее напрягает икроножные мышцы и дыхание ее становится прерывистым. Боже правый, они с Вероникой и Томасом, бывало, не останавливаясь, взбегали сюда. Разумеется, Вероника всегда оказывалась первой.

Хорошо хоть Джейк не плачет. Он с интересом оглядывается по сторонам, щурясь от солнечного света, проникающего сквозь ветви деревьев. С его нижней губы свисает капелька слюны.

Грейс останавливается, уперев руки в бока, чтобы отдышаться, и вслух произносит:

– Каждый день – это подарок, Джейк. Конечно, подчас это просто ужасный подарок, совсем тебе не нужный.

– Хо! – соглашается малыш.

Грейс призадумывается: может, стоит рассказать той даме из налоговой, что она не испытывает к Джейку надлежащих материнских чувств? Но, глядя на мягкий изгиб его розовой щечки, она вдруг ощущает прилив нежности. Она не предаст его. В конце концов, ее сынишка гораздо красивей того тощего ребенка, снимок которого вчера продемонстрировала ей собеседница. К тому же Кэллум считает, что у Джейка имеются музыкальные способности, а подружка Вероники Одри, которая, похоже, разбирается в детях, сказала, что считает его весьма развитым для своего возраста. Грейс не хочет, чтобы кто-нибудь жалел Джейка! Наоборот, пусть все ей завидуют.

– Послушай, – обращается она к сыну, – тебе приходится меня терпеть, да? Знаю, Софи справилась бы лучше, но я буду очень стараться. По крайней мере, готовлю я лучше ее.

Джейк фыркает.

– Ах, ты считаешь, что это смешно, да?

Грейс снова пускается в путь. Через некоторое время дыхание у нее выравнивается, а тело обретает легкость, привыкая к физической нагрузке. Она идет по кружной тропе, много лет назад проложенной дядей Джимми и дедушкой. Река сверкает на солнце, и Грейс приходится остановиться и надеть солнцезащитные очки. Распустились фиалковые деревья, и их бледно-фиолетовые, похожие на пену цветы так прекрасны на фоне голубого неба, что у нее щемит в груди.

Грейс вспоминает, как приходила сюда рисовать с тетей Розой.

Со своей прабабушкой.

Изменилось бы что-нибудь, узнай Грейс раньше, что тетя Роза и тетя Конни – ее родственницы? Вероятно, нет. Она все равно воспринимала бы их любовь как само собой разумеющееся – так уж устроены дети.

Вероника и Томас были очень возмущены тем, что от них годы скрывали правду. «Я была достаточно зрелой и в восемнадцать, чтобы правильно все понять и принять!» – сказала Вероника. Ее братец заявил, что его поставили в тупик столь неэтичные поступки со стороны представительниц старшего поколения. А вот Грейс нисколько не разочарована. Жизнь непредсказуема, и это прекрасно. Это дает ей ощущение свободы. Нет в мире ничего застывшего. Все меняется. И вполне можно передумать. Можно изменить свое мнение.