– Думаю, дело как раз в том, что она перестала есть сметану, – говорит Лаура.

Марджи радостно смеется в ответ:

– Ты просто завидуешь. Я теперь почти такая же стройная, как и ты.

– Ну, на самом деле я думаю, что ты в гораздо лучшей форме, чем я, – отвечает Лаура. – Вон какая красота!

– Это называется трехглавые мышцы, – объясняет Марджи. – Я могу отжиматься на руках.

В комнату возвращается Роза – еще одна женщина, похожая на кошку, съевшую сметану. У нее новая изысканная стрижка. Она до сих пор красива, и от этого Энигма испытывает давно забытые смешанные чувства: смесь ревности, обиды и гордости. Когда она в свое время узнала, что Роза ее родная мама, то подумала: «У меня красивая мать, и, может быть, я тоже красива?» Однако никто из знавших правду ни разу не говорил, что Энигма похожа на Розу. Ну скажите, разве это правильно? Дочери должны быть красивее матерей! Но Энигма в глубине души знала, что она никогда не будет такой очаровательной, как Роза. Вероятно, уродилась в отца. В насильника! Какая вопиющая несправедливость! В ее жилах течет дурная кровь. Энигма ненавидела отца за то, что он сделал с Розой, – тайной, сильной ненавистью, от которой кружилась голова.

Роза говорит:

– Извините. Очередной журналист. Да, Энигма, чуть не забыла: утром звонила девушка с Девятого канала и интересовалась, не согласимся ли мы с тобой дать интервью Рею Мартину. Я ответила, что определенно не хочу идти на телевидение – мол, большое спасибо, – но пообещала спросить у тебя.

Энигма едва не проливает чай.

– Господи, Роза, ну конечно я согласна! Это же уникальная возможность представить факты в правильном свете!

Надо заранее позаботиться о прическе и макияже! Подумать только, Энигма попадет на телевидение! К жакету ей пришпилят крошечный микрофон. Рей Мартин будет смотреть на нее добрыми внимательными глазами и задавать вопросы. Да приятельницы из теннисного клуба просто обзавидуются.

Роза добавляет:

– Я так и знала, что ты не подведешь Девятый канал.

Энигма замечает, что Роза подмигивает Лауре и Марджи, но не обращает на это внимания: главное, она наконец-то попадет на телевидение!

* * *

Софи с Эдом сидят в гостиной и обсуждают, в какой колер лучше покрасить стены. Он рекомендует ей серо-зеленый (цвет утиного яйца), и тут Софи вдруг невпопад спрашивает:

– Как у тебя сейчас на личном фронте, Эд?

Вот он, злополучный тик. Мгновенная конвульсия искажает все черты лица, как будто по нему неожиданно нанесла удар невидимая рука. Ну совсем как в былые времена, с той лишь разницей, что все происходит один только раз и так быстро, что начинаешь думать, уж не почудилось ли это тебе.

Эд говорит:

– Примерно два года назад мое сердце было разбито. Знаю, при моей привлекательной внешности трудно в это поверить, но с тех пор я одинок. А ты как?

Софи отвечает:

– А я три года назад порвала с Томасом, и с тех пор у меня никого не было.

– Иногда одиночество становится просто невыносимым, – задумчиво произносит Эд, и Софи вспоминает, что его всегда отличал научный подход к анализу собственных чувств, еще в те времена, когда мальчишки в школе самым ужасным образом передразнивали его тик. – В целом у меня все неплохо, жизнь идет своим чередом, но иногда вдруг накатывает это гнетущее чувство, что о тебе все забыли. Похоже на то, когда в детстве играли в «музыкальные стулья» – музыка затихает, и ты застыл один как дурак. Понимаешь, о чем я?

– Еще бы! – кивает Софи. – Отлично понимаю.

Она замечает, что Эд рассматривает фотографии в рамках, стоящие в ряд на каминной полке, и поясняет:

– Это коллекция моих крестников и крестниц. У меня их целых девять. Собираюсь сказать подругам, что вакансий больше нет.

Он отвечает:

– А у меня только одна крестница, дочка друга Сара. Настоящая маленькая принцесса. Представляешь, играет в званые чаепития и требует, чтобы я присутствовал там вместе с ее родителями. – Эдди берет один из снимков и вздыхает. – Я всегда мечтал стать отцом. Странно, правда? Я знал про себя, что я гей, еще до того, как понял значение этого слова. Но у меня были также эти глубоко консервативные идеи о том, как я вырасту, и у меня родятся дети, и я буду жить в доме с забором из белого штакетника.

– Уверена, ты найдешь симпатичного парня, готового ради тебя надеть фартук с цветочным рисунком, – беспечно произносит Софи, но потом замечает, как напрягается его лицо. Точь-в-точь как у нее самой, когда она начинает рассуждать о том, что детородный возраст заканчивается, а окружающие пытаются ее утешить.

Пока ее гость рассматривает другой снимок, она вглядывается в его профиль, с досадой думая: «Ну почему, ради всего святого, Эдди Рипл – такой милый, добрый, печальный – не может стать отцом?»

А вдруг?.. Может быть, в конце концов тетя Конни все-таки была права?

– Тебе пора куда-то идти? – спрашивает Эд, повернувшись и заметив, что Софи уставилась на часы.

– Нет, – отвечает она. – Просто смотрю на время.

Грейс поднимается пешком на смотровую площадку Кингфишер. Она несет ребенка в кенгурушке на груди, а за спиной у нее рюкзак, в котором чего только нет: от памперсов до блокнота, на тот случай, если Габлет вдруг решит о себе напомнить.

До смотровой площадки всего час ходу, но Грейс подготовилась к вылазке серьезно, как к длительному путешествию, задаваясь вопросом: а стоит ли это вообще делать? Можно было, конечно, на пару часов подсунуть Джейка кому-нибудь из родных, особенно теперь, когда окружающие обращаются с Грейс бережно, словно бы она стеклянная. Вероника и Одри предложили даже взять ребенка на всю ночь, чтобы Кэллум и Грейс могли снять номер в гостинице и устроить себе романтический ужин.

– Очень важно вовремя оживить отношения, – наставляла кузину Вероника. – Вы оба слишком увязли в роли родителей, и вам необходимо почувствовать себя любящими супругами. У вас ведь сейчас дела обстоят не так, как это бывает в самом начале романа, когда все просто идеально!

– Хочешь сказать, у нас с Кэллумом не так, как у вас с Одри? – поддразнила ее Грейс.

А Вероника в ответ улыбнулась своей новой застенчивой улыбкой:

– Ну… да, наверное. Слушай, Грейс, тетя Конни перед смертью сказала мне, что любовь – это решимость. Честно говоря, я не совсем понимаю, что она имела в виду, а ты?

Грейс физически не упражнялась с тех пор, как родила ребенка. Стоит теплый весенний день, и через несколько минут она чувствует, как по ее спине начинает тонкой струйкой стекать пот. Сердце сильно колотится, ноги наливаются тяжестью, а рюкзак ударяет по лопаткам, и она с досадой думает: «О господи, зачем я это затеяла?» А чуть позже и вовсе с ужасом чувствует, что ее вновь начинает засасывать темнота. А ведь в последние несколько дней ей удавалось совладать с этим, в основном благодаря хорошему сексу, прогоняющему все ненужные мысли.