– Выходит, Билли сейчас в Вулстоне? – поразилась Робин и поймала себя на том, что уже стала считать Найта-младшего едва ли не вымышленным персонажем.

– Не исключено, что Джимми приплел брата просто для отвода глаз. А куда его понесло – этого мы знать не можем. Короче, вчера вечером Джимми и Флик снова появились в пабе, и каждый сиял, как медный таз. Барклай уверен, что помирились они по телефону, а кроме того, за два дня его отсутствия Флик нашла себе завидную небуржуазную работенку.

– Что ж, мы за нее рады, – сказала Робин.

– А как ты сама относишься к работе в торговле?

– Я?.. Ну, школьницей подрабатывала в магазине, – ответила Робин. – А что?

– Флик устроилась на почасовую работу в какую-то ювелирно-сувенирную лавку в Кэмдене. Владелица, как она сообщила Барклаю, – «чокнутая викканка»[37]. Заработок грошовый, хозяйка злющая – никто к ней не идет.

– А вдруг они меня узнают?

– Найты тебя вживую никогда не видели, – сказал Страйк. – Если ты радикально изменишь прическу, достанешь из загашника свои цветные контактные линзы… Сдается мне, – он глубоко затянулся, – что Флик многое скрывает. Откуда она узнала, за какие грехи можно шантажировать Чизуэлла? Не забывай, это ведь она поделилась с Джимми, что само по себе странно.

– Постой, – встрепенулась Робин. – Это как?

– Да вот так: когда я за ними следил на марше протеста, она ему все припомнила, – сказал Страйк. – Разве я тебе не говорил?

– Нет, – ответила Робин.

И Страйк, услышав это, вспомнил, что после того марша неделю отлеживался у Лорелеи и до такой степени злился на Робин за отказ выйти на работу, что почти с ней и не разговаривал. Потом они встретились в больнице, где его мысли были заняты совсем другим, и он, вопреки своей обычной методичности, не сообщил ей необходимые сведения.

– Ну извини, – сказал он. – Это было после вашей…

– Да-да, – перебила Робин. Ей и самой неприятно было вспоминать те выходные. – Что конкретно она ему припомнила?

– Что он только благодаря ей узнал о махинациях Чизуэлла.

– Ерунда какая-то, – сказала Робин, – ведь это он вырос в непосредственной близости от Чизуэлла, а не Флик.

– Но то, за что они его шантажировали, случилось всего шесть лет назад, уже когда Джимми жил отдельно, – напомнил ей Страйк. – Если тебе интересно мое мнение, Джимми только потому и не отпускает от себя Флик, что она слишком много знает. Он опасается, как бы она не развязала язык. Если тебе не удастся ничего из нее вытянуть, всегда можно будет сказать, что торговля побрякушками – это не твое, и тут же взять расчет, но их отношения находятся сейчас на той стадии, когда девушка готова открыть душу доброжелательному постороннему слушателю. И не забывай еще вот что, – он выбросил в окно окурок и поднял стекло, – она обеспечивает Джимми алиби на момент смерти Чизуэлла.

Радуясь новой возможности поработать под прикрытием, Робин сказала:

– Я и не забываю.

Она не могла предвидеть, как отреагирует Мэтью на ее появление с выбритыми висками или синими волосами. Узнав, что субботу она проведет со Страйком, он не стал изображать обиду. Нескончаемые дни с пользой проведенного домашнего ареста и ее сочувствие, выраженное после конфликта Мэтью с Томом, вроде бы обеспечили ей кредит доверия.

Вскоре после половины одиннадцатого они свернули на грунтовую дорогу, которая, извиваясь, вела в долину, где угнездился крошечный поселок Вулстон. Чтобы Страйк мог пристегнуть протез, Робин остановила машину в тени живой изгороди, густо увитой диким виноградом. Убирая в сумку темные очки, она заметила два сообщения от Мэтью. Они поступили пару часов назад, но звуковой сигнал, очевидно, утонул в дребезге «лендровера».

В первом говорилось:

Второе было отправлено на десять минут позже:

Перечитывая эти короткие фразы, Робин услышала:

– Обалдеть.

Управившись с протезом, Страйк смотрел через окно куда-то вдаль.

– Что там такое?

– Погляди-ка вон туда.

Страйк указывал назад, в сторону холма, который они только что миновали. Робин склонила голову, стараясь понять, что привлекло его внимание.

На известковом склоне был вырезан гигантский доисторический рисунок белого животного. Вначале она приняла его за стилизованного леопарда, но одновременно с тем, как ее осенило, Страйк проговорил:

– «Его задушили наверху, прямо возле лошади».

Поворот на Чизуэлл-Хаус указывала облупившаяся деревянная стрелка. Заросшая, вся в рытвинах подъездная дорога граничила по левую руку с чащобой, а по правую – с длинным лугом, разделенным электрозаборами на левады, где бродили лошади. Пока «лендровер», приближаясь к невидимому дому, с грохотом нырял из одной выбоины в другую, два самых крупных жеребца, растревоженные шумной, незнакомой машиной, заметались. После этого пошла цепная реакция: остальные тоже переполошились, а два главных нарушителя спокойствия уже лягали друг друга.

– Ничего себе, – сказала Робин, косясь на лошадей из тряского «лендровера». – Она жеребцов держит вместе.

– А это неправильно, да? – спросил Страйк, глядя, как гривастое, черное как смоль животное куснуло и ударило задними копытами своего крупного собрата, которого сыщик, далекий от коневодства, назвал бы коричневым, хотя для такого окраса наверняка имелся специфический лошадиный термин.

– Обычно так не делают. – Робин содрогнулась, когда задние копыта черного жеребца коснулись бока соседа.

За поворотом взгляду открылся простой особняк в неоклассицистском стиле, сложенный из камня грязно-желтого цвета, с давно не мытыми окнами. Покрытый гравием передний дворик, выщербленный, как и подъездная дорога, порос сорняками; у входа почему-то стояло большое корыто с кормом для лошадей. На этой площадке уже были запаркованы три автомобиля: красная «Ауди-Q3», зеленый спортивный «рейнджровер» и старенькая, заляпанная грязью «гранд-витара».

Справа от дома располагалась конюшня, а слева – широкая лужайка для крокета, давно заросшая ромашками. За домом опять начинались густые лесные заросли.

Как только Робин затормозила, из парадной двери с лаем вырвались раскормленный черный лабрадор и жесткошерстный норфолк-терьер. Лабрадор был, судя по всему, настроен благодушно, зато терьер с мордой злобной обезьяны исходил лаем и рычаньем до тех пор, пока возникший на пороге светловолосый мужчина в полосатой рубашке и горчичного цвета вельветовых брюках не прокричал: