Это его разочаровало. Когда они с Робин раньше выбирались из Лондона, на заднем сиденье всегда лежал полный пакет еды.

– А что, печенья нету?

– Ты же худеешь?

– Перекус в дороге не считается, это тебе любой диетолог подтвердит.

Робин усмехнулась:

– «К черту калории: Диета от Корморана Страйка».

– «Голодный Страйк: загородные поездки, в которых умираешь от недоедания».

– Значит, надо было позавтракать, – указала Робин и снова, досадуя на себя, задалась вопросом о времяпрепровождении, которое не оставило Страйку времени на еду.

– Я позавтракал. А теперь печенья охота.

– Можем где-нибудь остановиться, чтобы ты подкрепился. Времени еще полно.

Робин плавно обгоняла всяких неторопливых бездельников, а Страйк отдавался легкости и спокойствию, которые определенно были вызваны не только тем, что он снял протез, и даже не тем, что вырвался из квартиры Лорелеи – безрадостной мещанской обители. Удивляло другое: сейчас без протеза он не испытывал ни напряга, ни даже неловкости. После взрыва, оторвавшего ему голень, он до сих пор с трудом пересиливал тревогу, которая накатывала всякий раз, когда машиной управлял не он сам, а кто-то другой; более того, в глубине души у него засело идущее из детства недоверие к женщинам за рулем. Однако утренний душевный подъем, охвативший его при виде «лендровера» Робин, объяснялся не одним лишь признанием ее водительского мастерства. И сейчас, пока Страйк следил за дорогой, его покалывали воспоминания, одновременно приятные и гнетущие, подернутые ароматом белых роз, как будто он на ступенях снова обнимал Робин в день ее свадьбы, а потом нечаянно касался ее губ на раскаленной солнцем больничной парковке.

– Не достанешь мне темные очки? – попросила Робин. – Вот здесь, открой мою сумку.

Страйк так и сделал.

– Чаю хочешь? – предложил он.

– Пока нет, – ответила Робин, – но ты пей.

Он потянулся назад за термосом и налил себе полную чашку. Чай был заварен именно по его вкусу.

– Вчера я спросил Иззи о завещании Чизуэлла, – сказал Страйк.

– И много он оставил? – поинтересовалась Робин, вспоминая обшарпанную гостиную в доме на Эбери-стрит.

– Гораздо меньше, чем можно было ожидать. – Страйк достал блокнот, где зафиксировал полученные сведения. – Оливер оказался прав. Чизуэллы сосут лапу… хм… пока что в переносном смысле. Видимо, папаша Чизуэлла промотал большую часть состояния на женщин и лошадей. Развод с леди Патрисией тоже обошелся недешево. Богатые родители наняли для нее лучших адвокатов. Иззи с сестрой живут безбедно только благодаря денежным вливаниям с материнской стороны. Там учрежден трастовый фонд, а значит, шикарной квартире Иззи в Челси ничто не угрожает. Мать Рафаэля отсудила у Чизуэлла алименты, ободрав его как липку. То немногое, что осталось, он вложил в рискованные акции по совету своего зятя-брокера. Но тот уже сам локти кусает. С Иззи лучше об этом не заговаривать. Обвал две тысячи восьмого фактически выбил Чизуэлла из седла. Он задергался по поводу своей последней воли: хотел подстраховаться, чтобы избавить семью от всевозможных выплат. Лишившись большей части состояния, он переписал некоторые фамильные реликвии, а также дом на старшего внука…

– На Прингла, – подсказала Робин.

– Как?

– На Прингла. Старшего внука зовут Прингл. У Физзи трое детей, – пояснила Робин. – Иззи может болтать о них бесконечно: Прингл, Флопси и Понг.

– Обалдеть, – бросил Страйк, – телепузики какие-то.

Робин засмеялась.

– Похоже, Чизуэлл надеялся поправить свои дела продажей усадебных земель и какого-нибудь имущества, не интересующего домочадцев. Дом на Эбери-стрит был перезаложен.

– Выходит, Кинвара со своим табуном обретается в усадьбе приемного внука? – подытожила Робин, переключая передачу, чтобы обогнать грузовик.

– Да, в завещании указано, что Кинвара может оставаться в доме пожизненно либо до заключения повторного брака. Сколько лет этому Принглу?

– Лет десять, наверное.

– Что ж, интересно будет узнать, выполнит ли семья это условие, притом что одна из падчериц обвиняет Кинвару в убийстве. Кстати, Иззи далеко не уверена, что ей самой надолго хватит средств на повседневные нужды. Своим дочерям Чизуэлл отписал по пятьдесят штук, а внукам – по десять каждому, но не факт, что денег на это хватит. То есть Кинваре перепадут какие-то крохи от продажи дома на Эбери-стрит, плюс личные вещи, минус то ценное, что уже отписано внуку. Проще говоря, ей остается барахло, на которое никто не позарится, и подарки, полученные от мужа в браке.

– А Рафаэль, значит, пролетает?

– Я бы не стал о нем сокрушаться. По словам Иззи, его гламурная маменька виртуозно обирала богатых лохов. Он может рассчитывать на ее квартиру в Челси. Иными словами, убивать Чизуэлла из-за денег не имело смысла, – заключил Страйк. – Как там зовут вторую сестрицу? Язык не поворачивается говорить «Физзи».

– София, – заулыбалась Робин.

– Да, так вот, ее можно сразу вычеркнуть. Я проверил: когда наступила смерть отца, она была в Нортумберленде, где брала урок верховой езды для лиц с ограниченными возможностями. Рафаэлю смерть отца не выгодна ни с какой стороны, и он, по мнению Иззи, это понимал, хотя проверить его не мешает. Сама Иззи, как она выражается, «слегка перебрала» в Ланкастер-Хаусе и на другой день была «в разобранном состоянии». Соседи могут подтвердить, что в момент смерти Чизуэлла она пила чай во внутреннем дворике. О чем вчера вечером та доложила мне без тени смущения.

– Остается Кинвара, – сказала Робин.

– Верно. Коль скоро Чизуэлл не рассказывал ей о своем обращении в частное детективное агентство, можно предположить, что он темнил насчет финансового положения семьи. Допускаю, что Кинвара ожидала получить куда более жирный куш, но при этом у нее…

– …самое надежное алиби из всей родни, – подхватила Робин.

– Точно, – сказал Страйк.

Уже остались позади живые изгороди из цветущих и зеленых кустарников, окаймляющие трассу на территории Виндзора и Мейденхеда. Теперь по обеим сторонам тянулись вековые деревья – не иначе как свидетели гибели своих сородичей, павших жертвами этой самой трассы.

– Барклай тоже сообщил кое-что интересное, – продолжил Страйк, перелистнув пару страниц блокнота. – Джимми Найт со дня смерти Чизуэлла ходит мрачнее тучи, но о причинах помалкивает. В среду вечером он, похоже, довел Флик до белого каления: твердил, что согласен с ее бывшей квартирной соседкой в вопросе буржуазных замашек Флик… Ничего, если я окно приоткрою и покурю?

Прохладный ветер бодрил, но от него у Страйка слезились воспаленные глаза. Высовывая между затяжками тлеющую сигарету наружу, он продолжил:

– …и Флик жутко взбеленилась: стала кричать, что «разгребает за ним дерьмо» и не виновата, если он «просрал» – записано со слов Барклая – сорок тысяч. Потом она в ярости умчалась, а в четверг вечером Джимми эсэмэской сообщил Барклаю, что уезжает в родные края проведать брата.