Приехав в Лондон, путешественники, прежде всего, искали гостиницу или частную квартиру: «Привезли меня в маленькой трактир – на улице Пикаделли – два шага от Геймаркета» (П. И. Макаров); Греч: «Тщетно искали мы приюта в первоклассных гостиницах: все занято. Теперь Лондон переполнен приезжими: теперь наступило в нем лучшее время года (season). Англия есть земля величайших странностей и противоречий. Лишь только наступит весна, все переезжают в город, и живут там до осени; в дурную погоду едут за город, в свои поместья, и там проводят глубокую осень и зиму. Это происходит, во-первых, от того, что осенью и зимою можно забавляться охотою, а во-вторых, в это время господствуют в Лондоне беспрерывные дожди и туманы, которые, при беспрестанном дыме от каменного угля, делают пребывание в нем нестерпимым. – Наконец нашли мы довольно хорошее помещение, в гостинице, бывшей Брюнета, ныне Жонне (Jaunnais Hotel), Leicester-Square. Здесь хозяин и прислужники знают Французский язык, и кухня есть подражание Французской. Если б я располагался прожить в Лондоне месяца два, то поселился бы посреди самых диких Англичан, чтоб выучиться свободно говорить с ними. Теперь же мне не до филологии. Погуляю, погляжу, да и уеду».

Сам город вызывал большое любопытство, он, как правило, производил впечатление своими размерами, необычным обликом, количеством населения, движением. Один из путешественников заметил, что «в Лондоне надобно быть всякому путешественнику, желающему осматривать столичные города, после осмотра всех городов земного шара. В противном случае, Лондон затмевает собою во многих отношениях все прочие города»[276].

Вот Милютин пишет о Лондоне, который «производит с первого раза такое впечатление, в котором трудно отдать отчет. Он не нравится вам, как другие красивые столицы, но поражает своею грандиозностью, развитием жизни общественной, движением промышленности и торговли, признаками богатства и роскоши. Атмосфера туманная, сырая, наполнена дымом и запахом каменного угля, от которого все чернеет, – и дома, и платье, и самые лица; множество фабрик и заводов в самом городе, мрачность наружного фасада домов с внутренним их устройством, опрятным, прихотливым, комфортабельным; наконец такое множество экипажей самых разнообразных видов и всадников – все это свойственно одному Лондону и никакой другой столице в свете».

Впечатления Греча от Лондона в 1830-х гг.: «Изумительная, блистательная, оглушительная картина закружила все мои чувства. Вообразите неширокую улицу. Но обеим сторонам домы не выше четырех ярусов, и не шире четырех или пяти окон: стены, закопченные, запачканные, покрыты огромными надписями, в числе которых отличаются вывески пивных лавок Барклая, Внтбрида и других; в нижних этажах расположены лавки на тротуарах, с обоих сторон нет прохода от толпы народной, а по самой улице гонятся экипажи всех возможных сортов: кабриолеты на два человека, с прибавкою со стороны отдельного места для кучера; небольшие кареты, в которые седоки входят сзади и садятся лицом друг к другу по бокам, а козлы приделаны наверху кузова, так что ноги кучера висят спереди; огромные омнибусы, испещренные золотыми надписями: Alias (имя омнибуса), Bank, City, Charing Cross, Westminster, и т. д., названия частей города, в которые они ездят; на запятках, с боку стоит слуга и манит седоков на пустые места; великолепные кареты с княжескими гербами и богатыми ливреями; большие фуры (с означением имени хозяина), запряженные огромными лошадьми, с претолстыми мохнатыми ногами… Не забудьте мясничьих тележек, запряженных собаками. И все это кричит, вопит, ржет, лает – и все эти вопли сливаются в один продолжительный гул».

Профессор К. П. Паулович: «Лондон, сколько я заметить мог в путешествии моем, столько ж почти не похож на прочие Европейские города, сколько и Константинополь, только другими особенными своими видами и формами. Правда, публичные домы (имеются в виду пабы. – Авт.), магазины, лавки, ресторации, отели, трактиры, кофейные домы и подобные заведения имеют много сходного с подобными заведениями прочих Европейских городов. Но партикулярные домы, и многия другия заведения, с образом народной жизни и обычаями их, чрезвычайно много различествуют. Потому мне кажется, что Лондон пред всеми Европейскими городами больше всех отличается своею собственною характеристикою во всем».

Д. А. Милютин подтверждает это впечатление: «Тут все имеет свой особенный характер, свой оригинальный покрой, свою собственную манеру: и дома, и экипажи, и даже физиономии, походка, вывески – все здесь особое. Во всем англичане представляются народом самобытным, оригинальным, ничего не заимствовавшим у других».

И. А. Гончаров попал в Лондон в декабре 1852 г., когда его фрегат «Паллада» стоял в Портсмуте и он, воспользовавшись этим, поехал осматривать столицу. Прежде всего он отметил, что «общее впечатление, какое производит наружный вид Лондона, с циркуляциею народонаселения, странно: там до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а чего бы вы думали не заметно? – жизни, то есть ее бурного брожения. Торговля видна, а жизни нет: или вы должны заключить, что здесь торговля есть жизнь, как оно и есть в самом деле. Последняя не бросается здесь в глаза. Только по итогам сделаешь вывод, что Лондон первая столица в мире, когда сочтешь, сколько громадных капиталов обращается в день или год, какой страшный совершается прилив и отлив иностранцев в этом океане народонаселения, как здесь сходятся покрывающие всю Англию железные дороги, как по улицам из конца в конец города снуют десятки тысяч экипажей. Ахнешь от изумления, но не заметишь всего этого глазами. Такая господствует относительно тишина, так все физиологические отправления общественной массы совершаются стройно, чинно. Кроме неизбежного шума от лошадей и колес, другого почти не услышишь. Город, как живое существо, кажется, сдерживает свое дыхание и биение пульса. Нет ни напрасного крика, ни лишнего движения, а уж о пении, о прыжке, о шалости и между детьми мало слышно. Кажется, все рассчитано, взвешено и оценено, как будто и с голоса, и с мимики берут тоже пошлину, как с окон, с колесных шин. Экипажи мчатся во всю прыть, но кучера не кричат, да и прохожий никогда не зазевается. Пешеходы не толкаются, в народе не видать ни ссор, ни драк, ни пьяных на улице, между тем почти каждый англичанин напивается за обедом. Все спешат, бегут: беззаботных и ленивых фигур, кроме моей, нет».

У Бориса Пильняка Лондон вызвал поток воспоминаний: «Уже вечерело, и было ясно, что в Лондоне светлее ночью, чем днем, и было совершенно ясно, что я и мой спутник первым делом должны угодить под эту вереницу экипажей, что запруживали улицу. После тишины русских полей и починок, после безлюдья морей показалось, что мы попали в очень веселый праздник, в страшно нарядную толпу на подбор красивых людей, в музыку на углах, в повозки с цветами… А потом – автомобиль свернул в переулочек, где все дома точь-в-точь, как один, серые, трехэтажные, под черепицей, с палисадом у парадного; в переулочке (он остановился на Хендел-стрит, недалеко от станции метро Russell Square. – Авт.) была тишина, точно он в глухой провинции и лег спать с семи часов; прохожие были редки, и для русского глаза здесь скука легла и степенное спокойствие так же крепко, как у нас в Чухломе – пыль, – но пыли здесь не было, и асфальтовая улица казалась только что вымытой».