Многие, желая прослыть передовыми, обсуждали, не вникая глубоко, экономические теории Адама Смита, подобно Евгению Онегину, который, как пишет автор с иронией, «…читал Адама Смита, и был глубокий эконом. То есть умел судить о том, о сем…», а говоря о «причудницах большого света», он заметил:

Пушкин описывает тех дам, которые, желая предстать в глазах света просвещенными, обсуждают модные в начале XIX в. идеи английского философа и правоведа Иеремии Бентама (Jeremiah Bentham).

Пушкин чутко реагировал на распространение англомании – у него в «Барышне-крестьянке» помещик Григорий Иванович Муромский обрабатывал поля по английской методе, развел сад в английском стиле, одел конюхов английскими жокеями, обращался к дочери Лизе, которую он звал Бетси, my dear, нанял английскую гувернантку мисс Жаксон (должно быть, Джексон, произносимое по-французски), но, так как «на чужой манер хлеб русский не родится, и несмотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григорья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги; со всем тем почитался человеком не глупым», – иронизировал автор.

Там же в поэме Пушкин упоминает и Лондон в этих строках:

Здесь Лондон назван «щепетильным». Так тогда назывались мелочные товары – парфюмерия, мелкая галантерея, мелкие модные товары и безделушки, пользовавшиеся большим спросом. В России были щепетильные лавки, по селам ходили торговцы-щепетильники (щепет – наряд, опрятность; щепетинье – галантерейные мелочи. «Приехала из города Фетинья, привезла щепетинья», – приводит Даль пословицу. Теперь слово «щепетильный» приобрело другое значение – деликатный, до мелочей принципиальный).

Англия вызывала интерес в России потому, что она являлась воплощением передовых западных методов хозяйствования, что было весьма актуально в 50–60 гг., когда в связи с отменой крепостного права остро стоял вопрос выбора путей преодоления отставания.

Профессор Московского университета С. П. Шевырев так обрисовал эту проблему: «Запад и Россия стоят друг перед другом, лицом к лицу. Увлечет ли нас он в своем всемирном стремлении? Пойдем ли мы в придачу к его образованию? Составим ли какое лишнее дополнение к его истории? Или устоим в своей самобытности? Образуем мир особый по началам своим, а не тем же европейским?»[273].

Лучшие умы России подчеркивали, что только на пути совместного с Западом развития Россия может достичь духовных и научных вершин, а, как справедливо отмечал Герцен, «открытая ненависть к Западу есть открытая ненависть ко всему процессу развития рода человеческого, ибо Запад, как преемник древнего мира, как результат всего движения и всех движений – все прошлое и настоящее человечество… вместе с ненавистью и пренебрежением к Западу – ненависть и пренебрежение к свободе мысли, к праву, ко всем гарантиям, ко всей цивилизации»[274].

Инженеры, ученые, специалисты направлялись в Англию с целью ознакомления с последними достижениями в различных областях знания, чему способствовали не только передовые технические методы, развитие промышленного производства, оборудованные лаборатории Англии, но и такое огромное хранилище знаний, как библиотека Британского музея. Большое значение приобретали и регулярно проводившиеся промышленные выставки, привлекавшие посетителей со всей Европы.

Большую группу русских составляли политические эмигранты (см. главу «Эмиграция»), но многие были простыми туристами, посещавшие Великобританию во время своего европейского путешествия.

Многие путешественники с похвалой отзывались о различных сторонах английской жизни, а иногда это одобрение или даже восхищение выливалось в поэтических строках:

Вообще говоря, мнения об англичанах различались кардинально – либо очень хорошо, либо очень плохо, середины не было.

Екатерина Романовна Дашкова, первый президент Академии, сподвижник Екатерины, вздыхала: «Отчего я не родилась англичанкой? Как обожаю я свободу и дух этой страны!» Сама матушка Екатерина в частном письме признавалась: «Я так привыкла к дружбе англичан, что смотрю на каждого из них как на лицо, желающее мне добра, и действую, насколько это от меня зависит, соображаясь с этим»[275].

Н. М. Карамзин был англофилом и считал «Англию приятнейшею для сердца». В «Письмах русского путешественника» он утверждал, что Англия «… по характеру жителей и степени народного просвещения есть конечно одно из первых государств Европы». Но все-таки он, расставаясь с Парижем, записал: «Я хочу жить и умереть в моем любезном отечестве, но после России нет для меня земли приятнее Франции» (почти как Маяковский!).

Итак, какой же увидели русские путешественники Англию?

Многие авторы путевых записок, приехав в Лондон из Парижа, сравнивали эти два наиболее известных европейских города. Побывавший в начале XIX в. в Париже и Лондоне П. П. Свиньин предварил свои записки особым введением – сравнением этих городов: «Первый вопрос путешественнику, бывшему в Париже и Лондоне – делается обыкновенно: в которой из двух столиц веселее? Вот мой ответ. Нельзя не признаться, что Французский народ есть самый веселый, любезный, приятный. Качества сии с первого разу совершенно обворожат приехавшего в Париж иностранца. Нельзя не плениться услужливостию, с какою предлагают вам удовольствия, догадливостию – с какою узнают ваши желания, легкостию, – с какою получаете все наслаждения! Задумайте – и все явится к услугам вашим. Как прекрасно! как весело! Но три, четыре месяца пройдет… сердце начнет чувствовать непонятную пустоту, удовольствия, легко доставаемые, станут терять свою цену – будешь скучать беспрестанной удаче, досадовать на возможность и зевать посреди удовольствий. Наконец с закруженною головою, с сердцем полным – но пустым, с душею свободною, но усталою – выедешь из Парижа в совершенной бесчувственности, и только при первом взгляде на синеющияся башни Парижския – начнешь дышать свободнее, обрадуешься, что имел силы вырваться из сего волшебного мира, поздравишь себя с решимостию… Одним словом: в Париже приятнее для лениваго Сибарита, а в Лондоне для деятельного человека; Париж оставляешь с удовольствием – с Лондоном разстаешься с прискорбием».