ради конкретной цели, восхождений на вершины, у меня ушло несколько месяцев на то, чтобы наладить нормальную работу коленей, спины и ног.

К декабрю я все по-прежнему могла поднять правую руку не больше, чем на 30 градусов вперед или вбок, и из-за того мне было сложно из машины подавать знаки пешеходам, переходящим улицу и еще сложнее бежать по прямой. Нет, серьезно, попробуйте бежать, не отнимая одну руку от груди. Ничего не получился. Мне хотелось поучаствовать в апреле 2017 года в Бостонском марафоне в команде Красного Креста. У меня было немало кардиотренировок ради нагрузки на большой высоте, но я ни разу не участвовала в марафонских забегах. Собственно говоря, я ни разу не бегала дистанцию больше 10 км. Я была незнакома с методикой марафонского бега и ее жаргоном – медленное сокращение мышц, быстрое сокращение и всякое такое. Это интересовало меня куда меньше, чем наука альпинизма. Однако в планы по-прежнему входило сотрудничество с Красным Крестом, поэтому в феврале, после очередной операции ради удаления рубцовой ткани, я начала увеличивать дистанцию на пробежках: сначала 11 км, потом 13, затем 18.

В марте я решила попробовать пробежать 24 км, но прогноз погоды обещал снегопад. Джонатан, будучи душкой, посмотрел, какая погода ожидалась в окрестностях Нью-Йорка, выискал окно в погоде возле Вашинг-тона, округ Колумбия, и повез меня туда на выходные. Я пробежала 24 км, поняла, что заблудилась, и пришлось вызвать Uber. На следующий день я была не в силах двигаться, а ниже левого колена вздулась шишка размером с грецкий орех. Воспаление сухожилия надколенника.

– Любопытно, – прокомментировал доктор Джон Коннорс. – Чаще всего такое бывает у мальчиков-подростков.

Каждый день я спрашивала Джонатана:

– Как, по-твоему, шишка не становится больше?

И каждый день он отвечал:

– Нет. То же, что и вчера.

Воспаление терпения!

За три недели до Бостонского марафона я пробежала по Центральному парку, постепенно замедляясь все сильнее, пока не была вынуждена остановиться. Сводило судорогой… заднее место. Это буквально ощущалось, как заноза в заднице. На следующий день я едва могла опираться на правую стопу.

– Вы сжимаете ягодицы при беге? – поинтересовался физиотерапевт, делавший мне массаж.

– Не уверена, – ответил я.

– Не сжимайте.

Я сделала мысленную пометку. Не сжимать задницу.

После МРТ крестцового отдела и области таза обнаружился перегрузочный перелом, поэтому доктор Родео порекомендовал пропустить Бостонский марафон, но я не могла позволить себе бросить Красный Крест. На субботнем обеде перед марафоном я сказала координатору забега, что присоединюсь к ним на старте просто ради нескольких фото для команды. На каждой миле во время марафона устраивают пункты Красного Креста, помеченные воздушными шариками с номерами от 1 до 26, что помогает бегунам определить, сколько миль остается до финиша. Когда команда позировала перед фотографами, кто-то протянул мне шарик с цифрой 1. Я решила, что это знак. Надо пробежать одну милю, подумала я. По-пробую, а на первом же пункте Красного Креста сойду с дистанции.

В понедельник, когда должен был состояться марафон, я отправилась к месту старта. У меня гостила Майя, так что они с Джонатаном загрузили специальное приложение, чтобы отслеживать на дистанции перемещение моего номера, в который вшит электронный чип.

– Я не взяла мобильник, – сказала я, – но вы сможете проследить, где я сойду с дистанции. Найдите меня, и мы пообедаем вместе.

В толпе я не могла разыскать своих коллег из Красного Креста, а на старт вызвали благотворительные организации, так что присоединилась к ним и побежала, надеясь увидеть кого-нибудь из знакомых и напоминая себе: Не спешить. Задницу не зажимать. Я бежала и бежала, обгоняя более неторопливых участников. Десять минут бега, и первая миля позади. Становилось жарко, и я остановилась, чтобы снять майку с длинными рукавами, но потом вдруг оказалось, что я пробежала еще милю, и еще, и еще. Я останавливалась у каждого киоска Gatorade, чтобы попить, и болтала со всеми добровольцами Красного Креста, которых видела.

Тем временем Джонатан с Майей немного подождали, а затем зашли в местный бар. Как мне рассказали потом, Джонатан проверил приложение у себя в телефоне и сказал:

– Какого черта? Похоже, она до сих пор бежит.

– На что спорим, что она пробежит всю дистанцию? – спросила Майя.

– Нет. Быть того не может, – он переустановил приложение и нахмурился. – Ей нельзя бегать с переломом крестцового отдела. Она не марафонец.

– Но она решительнее всех, кого я знаю.

А я тем временем просто бежала себе и бежала. Не сжимать задницу. Не сжимать задницу. Я поняла, что пробежала 10 км, и решила преодолеть еще немножко. Полуденное солнце уже палило вовсю. Я подныривала под все разбрызгиватели и с благодарностью принимала каждую предложенную чашку воды. Почти 20 км. Еще 10 минут, и полумарафон. Я замедлилась и перешла на быструю ходьбу, посасывая энергетический гель и смутно удивляясь, что меня не тянет в туалет. Должно быть, вся жидкость уходит в пот. Надо лучше следить за пить-евым режимом. А Джонатан с Майей в баре нервно пили воду за меня и наблюдали, как мой номер движется по дистанции вперед, милю за милей.

– Ха! – Майя стукнула Джонатана по руке. – Что я тебе говорила?

Я отключила сознание и позволила телу решать за меня. Если организм скажет, что надо остановиться, я остановлюсь. Но он молчал, и я продолжала бежать, отпустив мысли на свободу.

Восемьдесят восемь бутылок пива стояли на стене…

Мысленно я то и дело возвращалась на К2. Все что угодно ради новой попытки. Все было против меня. Сколько народу пыталось подняться раз за разом, сколько умерло, скольких оставили на горе… Как бы ошеломляюще это ни звучало, отрицать этого невозможно: мне хотелось попытаться еще раз.

Не сжимать задницу.

Пятьдесят три бутылки пива стояли на стене…

Я думала о таблице, о длинном списке имен, обо всех альпинистах, чьих имен еще нет на мемориале Джилки. Если я не поднимусь и не добавлю их туда, кто сделает это? Такая миссия была очень важна для меня, хотя это трудно объяснить, прежде всего потому, что мне так сложно говорить о смерти моего брата, особенно о тех трех ужасных днях, когда его уже объявили погибшим, но тело его еще не было найдено, оно плавало где-то, неизвестно где, в темноте. Я знаю, каково это – пережить смерть близкого, но не иметь его тела. Точно