навеяла воспоминания о Дженни Шустер. Мы сидим под деревом, в пятнистой тени, прислонившись к стволу; на ней её фирменная старая потрёпанная жилетка, а на коленях – книга в мягкой обложке. Она называется «Лучшие произведения Г. Ф. Лавкрафта», и Дженни читает мне поэму под названием «Грибы с Юггота». Я вспомнил начало: «В квартале возле пристани, во мгле терзаемых кошмарами аллей», и вдруг осознал, почему это место нагоняло на меня ужас. Я всё ещё находился в милях от Лилимара – который мальчик-беженец назвал одержимым городом, – но даже тут всё было таким странным, что я вряд ли смог бы это осмыслить, если бы не Дженни, познакомившая меня с Лавкрафтом, когда мы оба были шестиклассниками, слишком юными и впечатлительными для подобной литературы ужасов.

Мы с Дженни стали книжными друзьями в последний год пьянства моего отца, и в первый год его трезвости. Она была моей подругой, а не подружкой, что совершенно разные вещи.

– Мне никогда не понять, почему ты тусишь с ней, – как-то раз сказал Берти. Мне кажется, он завидовал, но, думаю, также был искренне озадачен. – Вы, типа, целуетесь с ней? Сосётесь? Долбитесь в дёсны?

Я сказал, что мы этого не делали. Сказал, что она не интересует меня в этом плане. Берти ухмыльнулся и спросил: «В чём же тогда прикол?». Я мог ответить, но это озадачило бы его ещё больше.

Соглашусь, что у Дженни не было того, что Бёрдмэн назвал бы «тем типом тела, который хочется исследовать». В одиннадцать или двенадцать лет у большинства девочек появляются первые едва заметные изгибы, но Дженни была плоской, как доска, сверху донизу. У неё было грубоватое лицо, мышиного цвета каштановые волосы, всегда спутанные, и походка аиста. Другие девочки, разумеется, смеялись над ней. Дженне не суждено было стать чирлидером, королевой бала или звездой школьной постановки, и если она хотела этого – или одобрения девочек, которые пользовались косметикой, – то никогда не показывала виду. Но я не уверен, что она чувствовала хоть каплю давления со стороны сверстников. Она никогда не одевалась готом – носила джемперы, а поверх них свой затёртый жилет, и ходила в школу с ланчбоксом с Ханом Соло, – но имела ментальность гота. Она боготворила панк-группу под названием «Дэд Кеннедис», цитировала «Таксиста», и обожала рассказы и поэмы Г. Ф. Лавкрафта.

Мы с ней и с ГФЛ сошлись ближе к концу моего тёмного периода, когда я всё ещё вытворял всякую хрень с Берти Бёрдом. Как-то раз, в шестом классе на уроке английского обсуждение затронуло работы Р. Л. Стайна. Я читал одну его книгу под названием «Ты можешь хранить секреты?», которую считал супертупой. Я так и сказал Дженни, и добавил, что хотел бы прочитать что-нибудь и впрямь пугающее, вместо тупой пародии на испуг.

Дженни поймала меня после уроков.

– Эй, Рид. Тебя не воротит от длинных слов?

Я сказал, что нет. Сказал, если не смогу понять смысл слова из рассказа, посмотрю значение в телефоне. Это, казалось, обрадовало её.

– Прочти это, – сказала она, и протянула мне потрёпанную книжку в мягкой обложке, склеенную скотчем. – Посмотрим, напугает ли она тебя. Потому что меня она напугала просто до усрачки.

Книга называлась «Зов Ктулху», и рассказы в ней сильно напугали меня, особенно «Крысы в стенах». А ещё в них было много длинных слов, например, «беспросветный» и «зловонный» (которое отлично описывало то, что я почувствовал на дороге). Нас сблизил страх, возможно потому, что мы были единственными шестиклассниками, которые готовы были пробираться – и с удовольствием – через заросли Лавкрафтовской прозы. Больше года, пока родители Дженни не развелись, и она не переехала с матерью в Де-Мойн, мы читали друг другу рассказы и поэмы вслух. Мы также посмотрели пару фильмов, снятых по этим рассказам, но они были отстойными. Ни один из них не передавал, насколько необъятным было воображение этого автора. И насколько охрененно мрачным.

Пока я крутил педали в направлении окружённого стеной города Лилимар, я осознал, что это безмолвное внешнее кольцо было слишком похоже на подобные из мрачных историй об Аркхеме и Данвиче. Погрузившись в содержание этих и других произведений о потустороннем ужасе (мы перешли к Кларку Эштону Смиту, Генри Каттнеру и Августу Дерлету), я смог понять, что такого пугающего и обескураживающего было в этих пустых улицах и домах. Если выразиться одним из любимых слов Лавкрафта, то они были зловещими.

Каменный мост перебросил нас через канал. Большие крысы рыскали в мусоре, настолько старом, что невозможно было сказать, чем он являлся до того, как стать мусором. Наклонные каменные стены канала были измазаны черновато-коричневой гадостью – которую Лавкрафт несомненно обозвал бы «нечистотами». А вонь, поднимающуюся от растрескавшейся чёрной массы? Он назвал бы её «удушающей».

Эти слова снова вернулись ко мне. Это место вернуло их.

На другой стороне канала здания теснились ещё ближе друг к другу; промежутки между ними были не проулками или проходами, а просто щелями, через которые человеку пришлось бы пробираться бочком… и кто знал, что там могло скрываться, поджидая путника? Пустые здания нависали над улицей, будто выползая навстречу трёхколёснику, и почти полностью закрывая белесое небо. Я чувствовал, что за мной наблюдают не только из этих чёрных окон без стёкол, но, что ещё хуже, сами окна наблюдают за мной. Здесь случилось что-то ужасное, я был в этом уверен. Что-то чудовищное и, разумеется, зловещее. Источник серости всё ещё мог находиться впереди, в городе, но он был силён даже здесь, в этих пустынных окрестностях.

Помимо ощущения, что за мной наблюдают, было неприятное чувство, что за мной следят. Несколько раз я вертел головой по сторонам, пытаясь заметить кого-то или что-то (безобразное чудище), следующее по пятам. Но ничего не видел, кроме ворон и редких крыс, возможно, направлявшихся к своему гнездовью или колонии в тени покрытого илом канала.

Радар тоже это чувствовала. Она несколько раз зарычала, и один раз, когда я оглянулся, увидел, что она сидит, положив лапы на край корзины и смотрит назад, туда, откуда мы пришли.

«Спокойно, – подумал я. – Эти узкие улочки и полуразвалившиеся дома пустынны. Это просто нервы. И у Радар тоже».

Мы добрались до другого моста через ещё один запустелый канал, и на одном из столбов я увидел то, что меня приободрило: инициалы «АБ», частично покрытые мхом болезненного жёлто-зелёного цвета. Из-за нагромождения построек я на пару часов потерял городскую стену из вида,