Федор кивнул. Большевицкие военлёты регулярно появлялись над позициями добровольцев, сбрасывая не только бомбы, но и листовки с газетами. Листовки, само собой, призывали переходить на сторону рабоче-крестьянской Красной армии, а газеты…

Вся александровская рота уже знала, что газеты надо собирать и приносить Пете Ниткину, «он разберется».

— Думаешь, признают?

— Признают, — кивнул Петя. — Иначе германцы их раскатают. Мир на востоке, удар на западе — так Пруссия в 1870-ом победила. А тут ещё и загребут ресурсы, к западу от Днепра — продовольствие и прочее…

— А это значит, что нам помогать они не станут.

— Не станут. Как раз напротив, помогут большевикам. Им нужна Россия, способная стать противовесом Центральным державам на континенте.

— Так погоди, большевики — они ж германские союзники, считай?

— Именно, — кивнул Петя. — Значит, надо их от этого союза оторвать. Перекупить, если кратко. Денег-то у Британской империи, пожалуй, поболее сыщется.

— В общем, все против нас, — вздохнул Фёдор.

— Как и там, — полушёпотом согласился Петя.

…Не унывал только Севка Воротников. Расти вверх он перестал (и так, верста коломентская, едва в двери проходил), зато начал вширь. Когда не было боёв, поднимал тяжести, мешки с песком, кирпичи, что попадёт под руку. Тренировался в боксе, по памяти да по книжкам, что носил с собой и берег пуще глаза. Всё у него было легко и просто, и, пока Федя Солонов мучился над письмами великой княжны Татианы, не есть ли эта переписка изменой Лизе Корабельниковой, с которой он, как ни крути, успел один раз почти по-настоящему поцеловаться, Севка гулял во-всю, и только пожимал плечами, глядя, как покрасневший Федор поспешно прячет изящные конвертики.

И именно Севка принёс вести, с которых началось если не всё, то многое.

… Они ввалились вдвоём — Севка, весь увешанный оружием, своим и чужим, и немолодой бородатый казак, вид имевший весьма расхристанный и помятый.

— Да уймись же ты, бисов сын! Чего пихаешь, я ж и так иду, а так навернусь, ещё и поднимать тебе меня придётся.

— Вот и шагай, краснюк, — сурово выговаривал Севка казаку, годившемуся ему в отцы, а то, быть может, даже и в деды.

— Какой я тебе краснюк, незнамь ты городская! К вам же шёл, за помочью!..

— За какой-такой «помочью», разведывать небось шёл!..

— Сева! Оставь. Чего ты разошёлся?

— А чего он!..

Федор и Петя встали. Александровская рота квартировала всё в том же поместье, где чудом уцелел рояль (рояль в брошенном имении — конечно, не загадочный «рояль в кустах», о коем частенько упоминал Ниткин, но зверь тоже редкий).

— Вот, Слон, привёл. Ты у нас умный с Ниткой, разбирайтесь. Пожрать есть чего? Полдня в охранении, брюхо аж сводит. Пёр дуром прямо на секрет наш. Думал, раз овраг запорошенный, так никто с конём его там и не заметит.

Бородатый казак сердито покосился на Воротникова.

— Дозвольте, господин прапорщик?

— Мы тут все прапорщики. С чем пожаловали, станичник?

Казак оглянулся на Воротников.

— Дозвольте скинуть?.. — и взялся за отворот замызганной пехотной шинели.

— Дозволяю, — сказал Федор.

Казак аккуратно снял шинель. Хоть и худая, а сложил он её аккуратно, с присущей его сословию бережливости. Под шинелью оказалась форма, чистая, отглаженная, словно на парад. На плечах — синие погоны, красная цифра «7», широкая серебристая полоса поперёк.

— 7-го Донского казачьего полка вахмистр Нефедов Михаил, — встав во фрунт, доложился казак. — От станицы Вёшенской пробираюсь. До вашего начальства, господин прапорщик.

— До начальства, вахмистр, это хорошо, — сказал Федор. — Только прежде нам скажите, с чем пускать-то? А то пустим, а окажется ерунда какая-то, мы же виноваты будем.

— Не ерунда, — подался вперёд вахмистр. — Станичники меня к вам послали, скачи, мол, Михайло Петрович, до добровольцев. И вот что расскажи — что прислали к нам тут большаки питерские всяческие комиссаров да продотрядовцев. Всякой твари по паре — и матросы, и эти, пролетарии, и иные. Ну и простой пехтуры нагнали.

— Так и что?

— Хлеб отбирают. Подчистую всё вывозят. Москва да Питер ихние голодают, грят. А мы тут, дескать, кулачествуем, на хлебушке сидим. Оружие сдавать велено. Кто позажиточнее — выселяют из домов, семейство — на холод. Землю тож забирают, скотину сводят.

— И у вас, вахмистр, забрали?

— У меня-то нет. Я ж низовской. 7-ой Донской полк — он Черкасского округа.

— А в Вешенской как оказались?

— Племянница у меня там. Сестрицева дочь. Батьку-то её, вишь, на японской войне убило, так я ей в отца место и стал. Ну, а потом взамуж выдали в края дальние… я-то погостить приехал, а тут такое… В общем, недоволен мир сильно. Слезли казачки с печей. Так-то всё бока отлёживали, а иные так и к красным подались. Наобещали с три короба, обманули казаков… они-то думали, только у бар всё отберут, а рядового казака не тронут… я-то свояку и грю, дурак, мол, не простят нам верности Государю, того, что бунтовать не давали, придут, мстить станут. Не верил, прости Господи… А тут ещё и батюшку нашего расстреляли, за «контрреволюционную пропаганду». Бешанов такой, с командой целой приехал, из ве-че-ка, говорят. Вот он и расстрелял. Молодой, да из ранних, видать. Лютует.

— Бешанов? — аж подскочили Петя с Федором.

— Ну да, господа прапорщики. Вижу, знаком он вам?

— Знаком, ой, как знаком, — сквозь зубы процедил Федор. — Если это тот самый, конечно. Как звать-то вашего?

— Иосиф.

Федор и Петя переглянулись.

— Он самый, — сказали хором.

— В общем, потребна нам, казакам, помочь. Потому как невмоготу совсем стало. Не одного казака через фронт к его царскому величеству отправили. Кто-нибудь да и дойдёт.

— Что ж, вахмистр, — Федор поднялся. — Дело ваше и впрямь срочное. Провожатых вам дам, да и с Богом. Отужинайте с нами, хотя из еды — один хлеб. Но есть.

Казак ухмыльнулся.

— Спасибо на добром слове, господин прапорщик. За честь спасибо. Что с хлебом у вас не очень, догадываюсь. Потому и захватил с собой… вот, угощайтесь.

Добрый шмат сала, круг домашней колбасы — всё это исчезало с поистине «второй космической скоростью», как непонятно для всех, кроме Федора, выражался Петя Ниткин.

— Казаки-то воевать не шибко хотят, — рассказывал вахмистр. — Ни за красных, ни за белых.

— А за государя? За Россию?

Нефедов замешкался.

— Я-то государю верен. Я-то на присягу не плевал, как некоторые. А вот те, которые молодые, дурные… им-то головы и заплели. В уши напели. Что добро барское теперь их, только руку протяни. Ну и… ну и бабы барские тож. Вот их и перекосило. Но теперь-то одумались, хоть и поздно. Ну и что батюшку нашего порешили… лютуют. Девок портят. Не все, конечное дело, врать не буду. Те, которые