Над головами поневоле сбившейся в кучу конницы лопнули шрапнели, куда более мощные фугасные снаряды взметнули к небесам столбы дыма, земля и снег встали на дыбы. Артиллерия била с закрытых позиций, по заранее пристрелянным координатам, и не было вблизи батарей, чтобы лихим наскоком ворваться на них, порубив орудийную прислугу.

Часть красной конницы, однако, не поддалась панике, а сделала единственно правильное — атаковала, бросилась вперёд, уходя из-под шрапнели вперёд, а не назад.

И тут оказалось, что окопы с траншеями у белых-таки вырыты. И заняты пехотой. И пулемёты расставлены, ленты в них заправлены, и номера готовы.

Падали кони, через головы их летели наездники. До окопов доскакали считанные единицы.

Но большая часть конных повернула назад, шрапнели преследовали их, корректировщики знали своё дело.

А ещё потом из-за домов вылетела уже белая конница — сводные эскадроны бывшей гвардейской кавалерии, армейцы, все, кто сохранил мужество сражаться. Они помчались следом, на свежих конях, линии их появились справа и слева, нацеливаясь на колонны красной пехоты, следовавшей за своими всадниками.

Командиры там, конечно, заподозрили неладное, и стали разворачиваться в цепи, ставить пулемёты, но потом и над их головами стала рваться шрапнель — во множестве.

Рабочие полки не дрогнули, не побежали. Упрямо цеплялись за пустую снежную целину, за обочины дороги, сбивались плечо к плечу и спина к спине. Но — сделать уже ничего не могли.

Кто не бежал, того находила шрапнель. Кто бежал, того настигала та же шрапнель или сабли белой конницы, в запале она сама несла потери от своего же артиллерийского огня.

Разгром был полный.

Свежие части добровольческой армии двинулись следом, на плечах бегущих устремившись в прорыв.

— Вставайте, товарищ начдив, — Ирина Ивановна стучала в дверь комиссара Жадова. Единственная в Изюме гостиница была реквизировна штабом фронта под размещение командного состава. — Вставайте, время службу исполнять.

— Что, что там такое? — Жадов распахнул дверь, сообразил, что в кальсонах, страшно смутился, запрыгнул вглудь комнатенки, пытаясь хоть чем-то прикрыться.

— Прорыв под Екатеринославом. Наступление товарища Сиверса плохо кончилось. Я только что из штаба фронта. Добровольцы взяли Лозовую.

— Лозовую?! — охнул комиссар.

— Да. Нашу дивизию отправляют затыкать прорыв.

— Но… Ирина Ивановна… — Жадов понимал, что сейчас можно только так, официально и на «вы». — А вы-то как узнали?

— Дежурила в штабе, — она пожала плечами. — Приняла доклад вместе с оперативным дежурным. Хотя, конечно, никто его тут так не называет. Одевайтесь, товарищ начдив-пятнадцать.

Рудольф Сиверс был бледен, но спокоен.

— Ваша задача не дать белякам уйти далеко от Лозовой. Свяжите их боем. Они же как делают — сажают войска в эшелон, впереди бронепоезд и погнали. А у нас Полтава не прикрыта ничем. Там вообще никакой власти, ни нашей, ни гетманцев. На левом нашем фланге тоже заваруха — Улагай пошёл на Миллерово. У казаков в станицах по Дону опять контрреволюционные выступления, митинги, препятствуют продотрядам. На мешках с хлебом сидят, пока Москва, Питер, Урал — голодают. Директива о расказачивании пришла, а выполняют её слабо, вяло, без подлинно революционного духа!.. Ну ничего, дайте беляков остановить, я этим нагаечникам покажу, где раки зимуют — всех к ним отправлю, в Дон!

— Если Улагай атакует в направлении Миллерово, он же тем самым вам свой фланг подставил, — заметила Ирина Ивановна. — Атакуйте, не ждите, с такими, как Улагай нельзя отдавать инициативу.

— Сам знаю, — буркнул Сиверс. — Войска фронта растягиваются всё шире, не все подкрепления надёжны… начдив Жадов! Понятен ли вам боевой приказ?

— Так точно, товарищ комфронта, понятен.

— Исполняйте. Об обстановке докладывайте по телеграфу.

15-ая стрелковая дивизия, имея ядром своим неплохо обученный и крепко сколоченный питерский батальон, несколькими эшелонами прибыла в нагое полустепное пространство к северо-востоку от Лозовой. Здесь сплошным бесконечным ковром лежали поля, перемежавшиеся редкими рощами да руслами небольших речек. Зима стояла суровая, русла покрылись льдом. Перехватив двумя полками железнодорожные ветки, Полтавскую и Люботинску (а последний, считай, почти что пригород Харькова), Жадов отправил к окраинам Лозовой разведку.

— Странно… — Ирина Ивановна сидела верхом, прикладывая к глазам бинокль. Зимний день уже клонился к вечеру, над хатами у окраин Лозовой поднимались мирные дымки. — Неужели добровольцы ещё там? Им бы вперёд, а они встали.

— Выдохлись, гады, — в отличие от товарища Шульц, комиссар Жадов верхами ездить не умел. Городской, что с него взять. Ну, мы им покажем…

— Что же мы им в точности покажем? — холодно осведомилась Ирина Ивановна. — Где противник, мы не знаем. Начнём обстреливать мирное селение? Обычных пахарей? Да они после этого к белым побегут, только пятки засверкают.

— Что же предлагает мой начальник штаба?

— Начальник штаба предлагает дождаться разведки. Если белые в Лозовой — постараемся их обойти. Если они настолько глупы, что сидят в городке — могут оказаться в ловушке.

Разведка вернулась — двое бойцов из питерского батальона; перебивая друг друга, зачастили — мол, белые в Лозовой есть, видимо-невидимо, сидят по хатам, готовые к отпору. Особо не прячутся. Охранение выставлено, но для проформы, атаки явно не ждут.

Ирина Ивановна, бледная, но спокойная, сидя в седле, следила, как цепи рабочих полков приближаются к окраинам. Готовилась открыть огонь вся артиллерия дивизии; питерский батальон во главе с самим Жадовым заходил неприятелю в тыл.

Однако, стоило вспыхнуть стрельбе, как добровольцы начали отход. Масса конницы, рассеиваясь, потекла через поля, старательно обходя не успевший развернуться батальон (теперь, правда, именуемый для пущей важности «полком»). Белые вовсе не собирались драться насмерть за Лозовую.

С наступлением сумерек городок оказался полностью в руках красных. Конница белых ушла, не приняв боя…

— И это мне очень не нравится, — закончила Ирина Ивановна.

Они с Жадовым и начальниками полков сидели в жарко натопленном доме местного священника. Семейство батюшки спервоначала попытались просто выкинуть на мороз, но Жадов решительно воспротивился:

— Ещё чего вздумали, революцию позорить!..

— Так он же поп!

— Он, может, и поп, а дети его чем виноваты? Они родителей не выбирали, Сергеев! Оставь их в покое. Победим, тогда и станем с попами разбираться.

Сергеев, мрачный жилистый комполка, коренной харьковский рабочий, только скривился.

— Ты, начдив, поповье отродье тут не жалей. Контры они все, от мала до велика, я их семя поганое ненавижу, последние соки из народа тянули…

— Ты, Илья Ильич, грамоте где учился? — негромко спросила Ирина Ивановна.

— Где надо, — огрызнулся Сергеев.

— Не «где надо», а в церковно-приходской школе. Двухклассной. У попа. Четыре года отучился, получил похвальный лист. Из рук попа. С листом этим поступил в начальное училище при Императорском техническом общества. Окончил, стал учеником на паровозном заводе, потом станочником, а потом и мастером. Верно я говорю, товарищ Сергеев?

— Верно, — пробурчал тот. — Вижу,