– Вы дверь сломали!

– Почините.

– Я… жаловаться буду!

Лука глянул так, как иногда смотрел, желая поскорее отделаться от человека. И женщина благоразумно заткнулась. Жаловаться она, конечно, будет. Да и дверь стоит починить. И засов поставить, а то ходят тут… всякие.

Он принюхался.

Пахло… чем-то пахло, а чем – не понять. Он даже не рискнул бы утверждать, что запах этот посторонний. Здесь и так хватало. Прокисшее пиво. Гниль. Средство от крыс, к которому ни одна здравомыслящая крыса не приблизится.

Пот. Краска.

И все равно что-то. На лестнице следов нет. И наверху тоже. Еще немного – и Лука поверит, что ему померещилось. Бывает. Со сна. И вообще…

– Что случилось? – Джонни отчаянно полировал стеклышки очков и щурился.

Близорук?

И растерян. Волосы дыбом торчат, а халат явно с чужого плеча, слишком уж велик. Одно неверное движение – и Джонни просто-напросто вывалится из этого вот халата.

Хендриксон хмур.

Присел на пороге собственной комнаты и водит рукой над этим порогом. Тоже маг? Сомнительно. Два мага для захолустья – это чересчур.

– Здесь кровь, – сказал он, не поднимая головы. – Свежая.

Пара капель.

И еще пара. Цепочка пролегла по грязному полу, чтобы остановиться у шляпной коробки.

Хендриксон встал.

Поморщился, прижав пальцы к голове. Болит? Аспиринчику надо было принять.

– Лука? – Милдред не вышла и дверь не открыла. Умница. Вот другим бы поучиться. Был, помнится, в его практике умник, который приходил в мотель посреди ночи, шумел, а тех, кто выглядывал, желая понять, кто ж там шумит, топором встречал.

– Я, – он обошел коробку. – Тут у нас… гость был.

Коробка выглядела обыкновенно. Круглая. Высокая.

Перевязанная атласной лентой. Из дорогих. Но как-то вот совершенно не хочется ее открывать. Зато стало понятно, что за запах вплелся в иные – крови.

Теплой свежей крови.

Милдред накинула черный шелковый халат. С маками. А вот тапочки забыла. Полы, между прочим, холодные. И грязные.

И вообще кровь тут.

– Подарок? – как-то обреченно спросила она. – Откроешь?

– Погодите, – Джонни выбрался из комнаты. – Мало ли, что там… я сейчас…

Он исчез, чтобы вернуться с черным кофром, из которого достал пару пластин. Положив первую на крышку, хмыкнул.

– Взрывчатки нет.

Лука кивнул. Он не сомневался, что взрывчатки нет. Это не для Чучельника. Слишком грязно. Слишком обыденно. Может, тот и псих, но весьма последовательный. Однако протокол есть протокол.

Один артефакт сменился вторым. И третьим.

– Опасных артефактов в активном состоянии тоже нет. И отравляющих веществ. Кажется, – Джонни слегка покраснел. – Я не уверен, однако… видите ли, это пока разработка. И калибровка уровня чувствительности, говоря по правде, оставляет желать лучшего. Она и на крысиный яд не всегда реагирует, да.

Крышку Лука сам снял.

Потянул за атласную ленту, которая соскользнула легко, будто лишь ждала прикосновения.

Поднял крышку. И вздохнул.

– Мага у нас больше нет, – как-то задумчиво протянула Милдред. А Луке подумалось, что теперь в городишке и вправду станет тесновато от полиции.

Внизу громко хлопнула и громыхнула, срываясь с петель, дверь. А взбудораженный голос прокричал:

– Там это… в имении пожар… и Эшби сгорел.

Не было печали.

Не сгорел, но, насколько Милдред могла судить, обгорел изрядно. Кожа на лице покраснела, на щеках появились первые волдыри, которые, как ни странно, не делали парня менее симпатичным. Он сидел, морщился, но терпел, а девчонка покрывала его руки толстым слоем мази.

Бинты лежали здесь же.

– Может, все-таки стоит показаться врачу? – Милдред прятала руки за спиной.

Она больше не чувствовала себя в безопасности.

Более того, она догадывалась, кому именно несли коробку и то, что находилось в ней.

…Очередное блюдо и пара рук, перевязанных бечевкой.

Джонни забрал их, сказав, что должен поработать. А Лука долго маялся, не желая отпускать его. Потом отпустил, выбора особо не было, велев Хендриксону приглядеть. Когда вдвоем, оно как-то спокойней.

– Нет, – Эшби вытянул шею. – Ничего страшного. Ожоги второй степени. Через пару дней и следа не останется.

Здесь пахло дымом и тревогой. Валялась на полу обугленная тряпка, которая, как Милдред подозревала, была прежде майкой Эшби. Сейчас покрытые толстым слоем мази плечи прикрывало полотенце.

– Семейный дар, – он наклонился и указал. – За ухом еще.

Уна молча плюхнула мази и за ухо.

– Я могу управлять пламенем. В какой-то мере… кровь сказывается.

– А нельзя ли поподробней?

– Сейчас?

Кажется, он злился. Определенно злился. Это Милдред ощущала кожей, которая вдруг раскалилась. Еще немного – и она сама вспыхнет.

Будет больно.

Она заставила себя сделать вдох. И улыбнуться. И сказать как можно более равнодушно:

– Почему бы и нет? Сон нам не грозит. Пожар потушен. Но разбирать завалы раньше утра смысла нет. Врач вам не нужен.

– Моя дочь… – миссис Фильчер заломила руки и вскочила. – Вы так говорите…

– Она спит, – сквозь зубы произнес Эшби.

И больно тоже, но с болью он привычно справляется, заковывая ее в панцирь ледяного спокойствия. Тоже любит играть с эмоциями? А знает ли, насколько это опасно?

Эти панцири только кажутся надежными, а на деле ломаются легко, выплескивая гной души на окружающих. И хорошо, если рядом окажется кто-то, способный удержать от безумия.

– Я должна быть с ней…

– Идите, – разрешила Милдред.

А она могла бы поджечь? Милая женщина, которая носит байковый халат, пряча под ним шелковую рубашку, красным кружевом отороченную. У нее аккуратные руки, ногти подпилены идеальными полукружьями. Она использует резкие духи и на ночь убирает волосы под сетку. Могла ли она поджечь мастерскую? Почему бы и нет. Перчатки защитили бы руки, а пропитанный маслом шнур дал бы время убраться. А еще она знала, что дом пронизан магией, он не позволил бы пламени выйти дальше порога.

– И вы идите, – это было сказано другой женщине, которая держалась в тени.

Дневная сиделка.

Есть и ночная, но она осталась у постели подопечной.

– И ты, ма Спок, тоже.

Фыркнула недовольно темнокожая женщина в длинном алом балахоне. А она? Могла бы она… впрочем, мог любой, даже хозяин.

От него сейчас пахло дымом и мазью, резкая химическая вонь, которая будила неприятные воспоминания.

Тогда, в больнице, саму Милдред покрывали толстым слоем этой мази. Сперва она охлаждала раскаленную кожу, но потом начинала морозить, и холод проникал в глубь тела. Мазь быстро высыхала, и тело покрывалось толстой глиняной коркой. Стоило шевельнуться, как корка трескалась, а с нею и тело.

Под мазью трещины расползались. Начинали гноиться.

– Уна?

– Я останусь. – Остатки мази девушка втерла себе в предплечья. Повела плечами. Покосилась на Милдред, но снимать рубашку не стала.

– Если нужно, я отвернусь.