Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С девушкой проще. Он хотел сделать ей приятное.
– Голова на блюде – это приятно? – Лука приподнял бровь.
– Ты узко мыслишь.
Он хмыкнул.
– Ты видишь голову, а он… накрытый стол. Свечи. Это почти признание в любви. А голова – знак того, что Уна ныне свободна, что ей больше некого бояться.
– А она боялась?
– Думаю, да. Мне случалось говорить с жертвами насилия. Я пыталась просто понять, как они ищут жертв, и серийные убийцы, и те, кто не рискует убивать, но просто мучает годами, вытягивает жизнь, – она облизала пальцы. – Так вот, странно то, что эти женщины терпят. Они не пытаются убежать, не пытаются просить о помощи, они все уверены, что никто и ничто не способно защитить.
– То есть…
– Она не настолько верит мне, чтобы пустить в память. Но я почти уверена, что она не чувствовала себя в безопасности. До конца. А теперь получила доказательство, что человек, ее мучивший, мертв. Он никогда не вернется. Не поднимет руку. Не прикоснется. Не схватит за волосы… почему-то они все любят хватать за волосы. Или душить. Думаю, потому, что удушение дает чувство власти, контроля над кем-то.
От Луки тоже пахло дождевой водой.
И еще мужчиной. Тот резкий запах, который может отвращать или, наоборот, притягивать.
– Она не скажет, но она благодарна за этот подарок.
– Чучельнику?
– Чучельнику.
А смотрит он в глаза. И ждет. Он замер, точно опасается Милдред. Смешно. Разве ее можно бояться?
– Понимаешь, для нее Чучельник – абстракция. То есть она знает, что он убийца и зло, но в то же время лично ей он ничего плохого не сделал.
Если поцеловать Луку, он сбежит или останется?
Или не стоит рисковать?
Эта ночь слишком темна, чтобы оставаться одной. И Милдред не хочет возвращаться к окну. Не хочет сидеть и остаток ночи пялиться, вслушиваясь в то, что происходит рядом, гадая, не идет ли кто за ней.
– Что до Ника, то здесь все сложнее. И да, его вещи взяты не случайно. Скорее напротив, это своего рода демонстрация. Заявление. Чучельник мог бы купить все новое, он в достаточной мере состоятелен, чтобы сделать подарок от души, а вместо этого он воспользовался чужими вещами.
– Чужими ли?
– Думаешь, Эшби? – Милдред провела пальцем по губам.
Если сбежит…
Не сбежал. Не отстранился.
– Не знаю пока, – а смотрит серьезно так, выжидающе. К подбородку же прилипла капелька розовой глазури. Розовый с Лукой сочетается плохо.
– И я не знаю… Но если он, то зачем так явно? Или это часть игры? Раньше Чучельнику нравилось играть. Возможно, решил повторить?
Дыхание сбивается.
И разговор не соответствует ситуации.
– Я бы сказала, что это… как дети… дети берут вещи взрослых, потому что думают, будто владение этими вещами сделает их равными взрослым. Даст ту же власть. И если взглянуть с этой точки зрения, то Чучельник просто показывает, что он лучше Эшби. Тот не сумел защитить Уну, а Чучельник сумел. Тот не обратил на Уну внимания, выбрав другую женщину, а Чучельник…
– Девчонку стоит отослать?
– Стоит. Но… тогда он может залечь на дно. Эти двое важны.
А еще у него губы сладкие. Как глазурь.
– Это все осложнит, – сказал Лука, как почудилось, с упреком.
– Безусловно.
– И я не мальчик.
– Определенно не мальчик.
Мальчики, они другие. И неважно, сколько им лет, мальчики требуют заботы и внимания. Они обидчивы. Капризны. Рядом с ними не бывает настолько спокойно.
А Лука вздохнул. И, решившись, сгреб ее в охапку.
– Спина-то как? – поинтересовался он, хотя никто из мужчин прежде и не думал спрашивать. Не в такие моменты.
И пальцем по этой спине провел, будто проверяя.
– Неплохо.
– Ты красивая.
– Знаю.
– А я нет.
Щеки у него колючие. Слегка. И макушка, которая красная.
– Зачем ты голову бреешь?
Лука позволяет себя изучать, и только дыхание становится немного другим. А еще руки его осторожно гладят спину. Не поверил, значит.
– Да привык как-то… в подпольных боях любили за волосы схватить. И не идут мне стрижки.
– А лысым идет?
За ухом шрам.
А ухо само горячее, и шея тоже горячая. И… и это действительно все осложнит, Милдред уже наступала на эти грабли.
Но ночь. Тишина. Страх.
И ей так не хочется оставаться наедине с этим страхом.
Глава 34
Ник сидел у постели Зои. А та спала.
Спящей она выглядела почти нормально, разве что исхудала совершенно. И волосы пришлось остричь. В первый год их оставили, еще надеясь, что Зои поправится. Тогда никто не верил, что это всерьез и надолго.
– Помешала? – я знала, что человек тактичный молча бы вышел и дверь за собой прикрыл, не нарушая этой супружеской почти идиллии. Но тактичной я отродясь не была, а идиллия… хреновая это идиллия, если честно.
– Нет, – Ник поднялся и погасил ночник.
Зои не шелохнулась.
…Потом волосы стали путаться. И сыпаться. Они вываливались клочьями, и знал об этом весь город: Мэгги, тогдашняя сиделка, любила жаловаться.
За это ее и уволили.
Или это предыдущую? Зои пришлось обрить. Матушка ее, конечно, прикупила дюжину париков, потому что без них совсем уж неприлично. Хотя вот не понимаю, перед кем она собралась приличия соблюдать? Нику, кажется, все равно – в парике Зои или нет. Ей самой тем паче.
– Сегодня у нее случился приступ.
– Когда?
– Утром. Элис сказала… часов около десяти.
Это, выходит, когда и у Томаса?
– Сильные судороги. Но потом она пыталась что-то сказать.
Элис – это сиделка. Она была немолода, некрасива, молчалива и исполнительна. Она любила горький чай, и если с кем-то, кроме Ника, разговаривала, то с ма Спок, с которой обменивалась рецептами. Элис мне нравилась. Именно молчаливостью и способностью следовать установленному распорядку, несмотря на возмущение миссис Фильчер.
– Элис дала ей лекарство.
– Ты против?
– Я разговаривал с этим магом.
Ник поправил одеяло и дернул шнур, вызывая ночную сиделку.
– С одной стороны, противосудорожные препараты блокируют судороги.
Что логично.
– С другой – они по сути лишают организм возможности ответить на раздражитель. Тем более те, которые прописали Зои.
– Он маг, а не медик.
– Он хочет взглянуть на нее.
– А ты?
– Я не буду против. Я показывал ее целителям.
Но поскольку Зои до сих пор лежит, целители оказались бессильны.
– Этот маг другой. – Ник раскланялся с сиделкой. Не
