Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что еще за драмкружок? – хрипло спросил он. Не нашел ничего.
– Совсем это не драмкружок. Здесь находится сердце серверной машины, – сказал Ефремов. – Здесь проходит моя связь с прежним миром. Если ее перерезать – то весь наш Остров исчезнет, станет мертвыми цифрами. Мгновенная смерть трех миллиардов человек – каково, а? И самое неприятное в том, что она только что произошла на ваших глазах. Моей земли больше не существует, и населения на ней тоже. Кстати, устроит ли вас такой мой образ? – заботливо спросил клубок огня, неожиданно перескочив на «вы».
– Как будто у меня есть выбор, – вздохнул Постников и на всякий случай убрал руки подальше от решетки, потому что в камине вспыхнуло очень ярко, и огонь взревел с напористой силой. – Вылечите эту женщину, если вы такой одаренный. Вы сможете, я знаю.
– Верьте больше лгунам и проходимцам, наивный вы человек! У нее клиническая смерть трижды случилась, а у меня ее психограммы нет, кого я тебе откачивать стану? Лучше возьми лопату за дверью – и найди красивое место, тут они в избытке. Могилка выйдет – дай бог каждому.
– Это неправильно! – завопил в сердцах Постников, но огонь в очаге предостерегающе полыхнул, а огненный Ефремов сквозь хруст усиливающегося пламени назидательно произнес:
– Зря вы ерепенитесь. Ваша голова теперь легче перышка, если еще не поняли.
– Вы обязаны ее поднять на ноги, или вы бесчеловечная тварь, вот что я вам скажу!
– Перестаньте молоть чепуху. Как бы вам это понятнее объяснить. Вы упали, приятель вспыльчивый мой, в такое место, из которого не существует выхода. Просто некуда выходить – это аномалия, не имеющая больше точек соприкосновения с прежним пространством. Здесь нет хода времени, смерти нет, и воскресения из мертвых, извините, тоже.
– Вы бредите, наверно? – сказал Постников. – У вас жар, это же видно, то есть, я про больную голову, конечно.
– Шутка удалась! Но здесь всегда будет неизменный горный склон и вечный июнь с речкой, текущей из ниоткуда в никуда. Все ваши прежние друзья не могут быть воскрешены, но со временем вы сами освоите искусство заселять мертвые скалы всеми формами жизни. Даже не заметите, как это начнется с вами.
– А вы-то сами, вы-то? На пенсию собрались, что ли? – грубо спросил Постников.
– Я слышу в последние годы лишь отвратительные песни хаоса, – произнес старческий сгусток. – Знаете, кем я ощущаю себя в последние двадцать лет? Жутким нечеловеческим существом. Измятым и безобразным страшилищем – вроде тех болотных людей, которые утопли в торфяном болоте пару тысяч лет назад. И мне не кажется, что ваша жизнь окажется очень уж долгой. Вообще, могли бы и спасибо сказать, что сам пока еще живы! Да о чем с вами говорить – пропадите вы пропадом, скучно!
Постников с силой лягнул решетку и закричал: – Нет, ты вернешь ее, или я подожгу дом, а лучше устрою запруду – и река тебя затопит к чертовой матери! Шагу отсюда не сделаю, пока не поставишь ее на ноги! Я тебе устрою здесь такое, чего ты в жизни не видел, старый хрен!
– Вот и помогай всяким олигофренам. Да пошел ты, гаденыш! – отозвался сфероид и далее общаться решительно не пожелал, сколько гость ни окликал его. Огонь в камине иссяк и в одну минуту подернулся багрово-черным покрывалом пепла.
– Идите к черту с вашими Альпами, от них на рвоту позывает! – проворчал Постников.
Дело принимало далеко не радостный образ. Все оказалось напрасным, все было кончено. Он яростно хлопнул дверью и вышел к речушке, где сел на землю и принялся бросать в воду мелкие камушки.
«Неужели все впустую? Столько пройти, чтобы не найти никого и повстречать иллюзию, аттракцион для детей? Неужели и на самом деле конец?».
Ему хотелось лечь и не шевелиться. Как Аннушка. Но здесь одна странность привлекла его внимание. Швыряемые его рассеянной рукой камушки и гальки не спешили тонуть в хрустальном потоке или падать в траву, проскочив по воде блинчиком. Они вздумали отчего-то зависать в воздухе, а потом и вовсе медленно всплывать очень высоко кверху, туда, где облачные вихри свивались в кисейный ажур. Среди бликов, отражаемых от реки, в воздухе, как обрывки газет на пляже, запестрели обрывки текстов таинственного смысла, начали прошмыгивать, как мыши вдоль плинтуса, математические символы и прочая заумь, лезущая ниоткуда в избытке. Резала глаза вся эта пестрота сильно, но ведь их было не зажмурить – нечем.
Постников прикрыл глаза рукой, и в эту самую минуту воздух над ручьем зашевелился, как подогретый пар, и песок, нанесенный потоком на берег, поплыл невесомой пеленой по воздуху. В ее мелкозернистой ткани прорисовался тонкий столб синеватого света. Из него посыпались многочисленные искры, как при аварии на ЛЭП, и закрутились над водой легким веретеном. Оно завертелось еще быстрее, стало вытягиваться и приняло человекообразную форму. Песчинки пустились вокруг него вкруговую, словно звезды вокруг центра галактики, и начали свиваться в картину, как проступающий на бумаге фотоснимок, и вдруг стали трехмерным портретом женщины.
На Постникова смотрела голограмма – или как это называется. Молодая женщина, глаза серые, ужасно знакомые.
Постников так и замер с камнем в руке, забыв обо всем, потому что это была Ольга. Дочь. Разве что повзрослевшая.
– Вот и ты, – сказала она. – Привет, пап. Еле нашла этот пузырь – хорошо, что кабель был прочно упакован внутри горы!
– А что, разве гора уцелела?
– Ну, кое-что там осталось, но смотреть я бы не советовала – зрелище так себе.
– Да мне и на тебя сейчас смотреть больно. Что с тобой стряслось такое, дочь?
Та, которую он помнил ребенком, находилась теперь от него в двух шагах. Она, конечно, не помолодела, да еще состояла из каких-то искр и светящейся плазмы, но черты фамильного сходства, конечно, оставались налицо. И голос.
Ольга приблизилась, безмолвно протянула руку, и ее прозрачные пальцы неощутимо прошли сквозь его ладонь.
– Ты ли это? Ты… фантом? – в изумлении пролепетал Постников. – Постой, что за чушь я несу, ты… нематериальная теперь, оцифрована, верно?
Фантомная женщина снова пришла в движение и без слов поманила Постникова за собой, он последовал за ней обратно в дом.
Войдя, Ольга сказала всего два слова «Брендан Лофтус», и строптивый камин в
