Пошла вторая луна лета. Царь велел захватить пленных и допрашивал их. Но ничего не знали эти забитые, жадные люди. Знали только вождей своих отрядов, об Атсуре отказывались даже слышать, закатывая глаза и падая на землю.

Двух пленных достала моя линия. Я сама спустилась с ними в стан к отцу. Допросив их и узнав лишь то, что и раньше, он задумался, как выманить Атсура на большую битву.

– Он хитер, – говорил, склонившись в полутьме дома к огню. Укутанный шубой, с полуприкрытыми глазами, он казался старым и замерзшим, будто кости его уже чуяли холод смерти, хотя был он только смертельно уставшим: думы о люде лежали на нем тяжким бременем. Мне же было жарко в прогретом доме, я томилась, но понимала, что не могу выйти: пусть отец и говорит невнятно, словно с Табити, все же я нужна ему. – Он хочет измотать нас, – говорил он. – В Степи много людей, но не всех удалось ему собрать, вот он и посылает один за другим отряды воинов, а если возвращаются вдруг живые и с добычей, говорит старейшинам кланов: «Это моя победа, пойдемте вместе теперь на ачжунов!» И так получает новых людей, жадных до наживы. Он одной стрелой в две цели метит: со своими людьми ведет борьбу и нас изводит мелкими укусами. Каждый из них сам по себе не болезненный, каждый в разное пришелся место, но в целом мы устали, скот не присмотрен, люди мечутся по горам как козы, кто вслед за степскими, а кто от них. Бессильная злоба доводит даже медведя. Уже не одно зимнее пастбище сожжено, малых станов и в счет не берется, горят леса.

– Они не дошли еще до нижних станов, отец, – вставила я слово. – И до кузен не дошли тоже.

– Да, можно благодарить воинов, что не пускают их дальше охотничьих земель. Но полое дерево от ветра падает, дочь. Чем раньше случится большая битва, тем больше будет у нас сил, тем вернее будет победа. Люди не могут долго жить, не слезая с коней. Мирный труд – лучший отдых для воина, но стада разбрелись, кобылицы не доены, воины рыщут по горам, ищут себе воинскую забаву. Как принудить Атсура к бою? Сниматься сейчас в кочевье нелепо, Атсур, остервенев от радости, станет кусать нас за пятки. Что видишь ты, дочь? Как остановить этот нескончаемый дождь, смывающий наши силы?

Он поднял на меня глаза – они были уставшие, почти прозрачные, и я подумала, что силы и правда оставляют его: он словно растекся по огромному пространству наших земель, растворился в наших воинах, и сейчас ему не хватит сил, даже натянуть лук. Но я не знала, что ответить. Понимала, что война родилась от искры, пущенной мной, но не видела решения. А отец смотрел без осуждения, спокойно, будто в тихую воду. Но вдруг мысль засветилась в его глазах, они ожили, словно тут только он увидел, что я, а не камень, вода или дерево перед ним.

– Спроси совета у Луноликой, дочь, – сказал он вдруг просто, но я оторопела. – Эта война в ее власти. Камка предсказала войну от Луноликой, когда ты родилась. Ты ее начала, тебе и разрешить. Узнай совет Матери.

Я растерялась. Но опустилась на колено, коснулась золы в очаге, попрощалась с отцом и вышла.

Я совсем не знала, что мне делать. Будучи девой Луноликой, я ни разу не обращалась к ней за помощью. Мне и не падало в голову, что это возможно. Чертог дев не был мне домом, да и все они были сейчас в боях, идти было некуда. Где кочует Камка, я не знала. И тогда единственное, что пришло мне в голову, – это пойти на кручу, где мы принимали обет. Туда и отправилась.

Я ни разу не была на тех тропах с того дня, как мы вернулись с посвящения, но мне мнилось, что я узнаю облик деревьев. Казалось, мы с Учкту ночевали в тех же местах, где останавливались когда-то с девами и Камкой. Все всплывало перед глазами: и дерзкая Очишка, еще не проводившая Зонара к алчным духам, и красивая, гордая своей красой Ильдаза, и Ак-Дирьи, и добрая моя Согдай… Будто бы снова они рядом со мной сидели у огня, еще не воины, но уже не девочки, мечтали о будущем, верили своей доле. И я, такая же наивная, еще не знающая жизни, тоже как будто с ними была.

Лишь на шестой день, когда не появился впереди знакомый перевал, за которым открыться должна была серповидная долина, я поняла, что плутаю. Все же решила проехать еще. Но вскоре послышалось гудение, и я вышла к берегу большой пенно-белой незнакомой реки. Спешившись, села на теплую, нагретую солнцем гальку широкой отмели и задумалась.

Был седьмой день пути, и даже если дорога поначалу была верной, теперь она осталась позади. Русло реки было широкое, берега – лесистые и гористые, на другой стороне в белой меловой стене виднелись пещеры или разломы. Бежала река с юга на север. Все это не говорило мне ни о чем, как только: долина Луноликой осталась в стороне, и Матерь не хочет, чтобы я туда попала. Куда идти теперь, я не знала, да и само движение потеряло смысл. Я вытянулась на солнце и стала звать своего царя, чтоб указал, куда идти дальше. Но барс не пришел. Я увидела, как уходит он горными тропами будто от преследователей – но видение скоро пропало, и я погрузилась в дрему, согретая солнцем и убаюканная шумом реки.

Когда я проснулась, Солнцерог уже скрывался за лесом на другом берегу, и река вскипала рыже-алым. В тени возле берега вода была уже тяжелой, темной, палево-сиреневой – как вечернее небо. Я села, огляделась и позвала Учкту. Я не стреножила ее, не думая, что усну, и, конечно, она ушла к лесу. Я позвала ее снова, но она не откликнулась ржанием, как обычно. Я встала и пошла ее искать.

Недалеко была поляна, где она паслась и терлась мордой о деревья, – я нашла волосы с ее гривы, застрявшие в коре. Я позвала ее снова, она опять не откликнулась, а следы вели дальше. Скоро я вышла к небольшому бурному ручью со сладкой звенящей водой. Луга вдоль таких ручьев всегда хороши для выпасов. Моя лошадь отправилась вверх.

Я поднималась, постоянно ее окликая. Стало темнеть, луна еще не появилась, но я знала, что сегодня она будет полной, и это ободряло меня. Учкту не откликалась. Горит хлопал по бедру и мешал на крутом подъеме, да и отвыкла я ходить пешком и скоро запыхалась. Лужайки кончились, пошла тайга. Мне показалось, что я потеряла след, пришлось спуститься и вновь забираться наверх. Куда шла теперь моя лошадь, я не понимала. Она была сообразительна и всегда помнила, откуда пришла, чтобы вернуться, но я замечала ее волосы на коре снова и снова и шла вперед. Пока, наконец, по сдвоенному следу в мягкой земле рядом с палым мшистым стволом не догадалась: она не паслась, а убегала от хищника.

Сердце у меня забилось, я побежала со всех ног. Лес поредел и расступился: я выскочила в открытую болотистую елань, тонкие лиственницы и кедры, обросшие лишайниками, точно в лентах, росли на этой сырой земле, покрытой ягодным кустарником и желтянкой. Обвязок у меня не было, идти в болото не хотелось. Я остановилась на границе елани, прислушиваясь к себе и к лесу.

Небо было еще алое от недогоревшего заката, и на отрытом месте глаз многое различал. Ветра не было, пели вечерние птицы в кедраче на западном склоне, и журчал на болоте ручей. И тут в этой тишине я ясно поняла, от кого бежала моя Учкту: она спасалась от барса.

Я не услышала его, но все мое существо осознало его присутствие. Царь редко спускается со своих неприступных высот, где всегда имеет и добычу, и дом. Когда же такое случается, охотники говорят, даже волки уходят из леса. Бывает еще, что так же пустынно и тихо становится в тайге, когда забредает в наши края редкий гость, жадный охотник – полосатый тигр. Но я вспомнила свое видение, и сомнений во мне не осталось: в тайге гулял именно барс, он уходил от преследователей, как в моей дреме. Но кто же решился охотиться на него?