– Что, дева, хороши воины? – сквозь смех говорила она, и голос ее звучал молодо, звонко. Но тут же она опомнилась и опять захрипела каргой – и не поймешь, то ли старуха, то ли старик.

– Слов нет, как хороши, – согласилась я. – Еще никто меня не борол, хоть никогда с такой толпой одна не сражалась.

– Тебе урок: не жалей противника, кем бы он ни был.

– Или ты хотела, чтоб я их клевцом сейчас посекла? Кого бы ты увела тогда на посвящение?

– Кого бы выбрали духи. Те, чего не случилось, тому не бывать. Ко мне ехала, царевна? Или по другому делу?

– К тебе.

– Поехали тогда вровень. А вы, – крикнула она мальчишкам, уже затеявшим между собой свару, – цепляйте лыжи и вперед, к царскому стану. Чтобы даже тени вашей я здесь не видала!

Мальчишки прыснули, хохоча и погоняя друг друга палками, точно коней. Я поймала Учкту и нагнала Камку.

– Что за знак был тебе, что так рано за ними спустилась? И отчего таких малых берешь, как этот всадник? Будет ли от него толк?

– Духи не ошибаются, Ал-Аштара. О войне они говорили мне давно. А на рост воинов не смотри, хороший охотник знает цену коротколапой собаке: она нырнет в нору, а большая только зверя спугнет.

– Те, не поспоришь с тобой! Но людей ты растревожила как улей. Поутру мать одного из твоих воинов прибегала, поставила дом на крышу. Выла, что отбираешь детей для войны, отца обвинила, будто он тебе так велел.

– Нашла ли, что ответить бездетной кукушке?

– Нашла. Но к чему нам сейчас недовольство? Воин, злой на своего вождя, крепко ли держит в руках чекан?

– Люди гудят, потому что степские еще не на пороге. Но война никогда не приходит как гость, нельзя подготовить дом к ее появлению. Она – как гроза, если уже гремит, о царях забывают. В битве нет ни царя, ни царских детей, Ал-Аштара, ни верных царевых воинов. Каждый будет защищать себя и то, что ему дорого. Поверь старой Камке, я воспитала много воинов, а с этим, последним выводком сама выступлю в бой.

Что было мне сказать ей, старой, как горы, но юной умом, как утро? Своими незатуманенными глазами она видела далеко. Так и запомнилась мне она – мудрая старуха на низкорослом коньке, чудный хранитель нашего люда, заступник перед духами и самим Бело-Синим, и тот день, как ехали мы с ней по залитому солнцем урочищу к стану, до сих пор ярко стоит перед глазами. Опорой и успокоением сердцу была старая Камка для меня, и один Бело-Синий ведает, как мне ее не хватает.

Но вот накатила весна, и люди не знали, каким путем идти дальше. Надо было встречать праздник и начать год заново: собрать скот и семьи, отходить на летние пастбища, пока трава сочная, пока прохладные ветры спускаются с гор. Но запах войны стоял между домами, ею пахли сухие лепешки, которые пекли на постных кизяковых очагах, ею пахло молоко наших коз и овец, ею пахли руки, что молоко доили. Все ждали, что скажет отец.

И он вышел в полнолуние на теплый пригорок за домом, долго стоял и смотрел на восток, на золотой лик луны, а когда вернулся, я уже знала: объявит праздник в начале месяца.

– Не Атсур выбирает пути кочевьям, и не мы, но один Бело-Синий, – сказал он. – Не будем же звать войну страхом. Станем жить простой жизнью, не запирая молодых коней в тесные стойла.

И все стали готовиться к празднику.

Земля уже освободилась от снега, прогревалась, уже первой сверкающей зеленью одевались деревья, и пригорки выпустили травы. В нижних станах и теплых долинах принялись сеять хлеб. Дети впервые пошли в горы без взрослых – алчные духи скрылись, бояться больше было не надо. Дети собирали бурые тряпочки бадана. Пережившие зиму под снегом листья варят, и вся память минувшего лета, все жаркие его, душные вечера в прогретых каменистых распадках, крики закатных птиц, вздохи маралух на склоне с разнотравьем, звонкий вкус хрусткого ревеня с заповедного кряжа, – все в том первом весеннем настое. Особенно хорош он в голодные дни голой весны. Аж голова кружится, когда пьешь этот терпкий, цвета густой крови отвар. Я всегда любила его, но в ту весну особенно запомнился мне этот вкус – чуяла, что сокрытое в листьях лето станет для меня последним летом спокойной жизни.

Духи показали место для праздника в трех днях пути от царского стана. Род, на чьей земле оказалось место, обещал все приготовить сам, и наша семья – я, отец, братья с детьми и женами, а также другие люди, – все потянулись в долину к самому празднику – в безлунные ночи, хотя обычно не начинают дороги в это время, но праздник – особое дело.

О войне мы не забывали. Во всех станах отец повелел остаться линии воинов, вождю их и гонцу с тремя сменными лошадьми. В дальних станах, что ближе других к степи были, воинов оставили вдвое больше.

Но ехали мы в праздничных думах, как и обычно, как и каждый год. Мысли мои текли тихо и были о хлопотах, все ли успели, сделали, приготовили и взяли. Еще думала я, как же будут танцевать нынче девы, сколь неистов должен быть их танец и сколь сильная жертва, чтобы пробудить в людях боевой дух под тенью близкой войны.

Но мне не суждено было это увидеть. В ночь перед последним переходом отец услышал голос предчувствия и позвал нас с Санталаем. Весь день он был задумчив, не поднимая глаз от гривы коня. Смутная тревога заволокла его сердце. Но когда остановились на ночлег, тревога вдруг стала знанием.

– Смятение, дети, слышу я в дальних станах, – сказал он нам. – Атсур помнит наши обычаи, он понял, когда мы соберемся на праздник. Хочет застать врасплох. В темную ночь появятся его люди на восточных границах, в тайге.

– Но ведь воины и правда ушли в праздничный лог! – сказал Санталай. – Как же не услышал ты этого раньше, отец! Не снимали бы мы людей.

– То, что духи открыли, еще не свершилось.

– Надо развернуть воинов, – сказала я.

– Ты права, дочь, но год начать праздником тоже надо. Сейчас едет малая толика войск Атсура. Вижу я, не удалось ему собрать Степь, обещал он богатую наживу и золото по берегам рек, но послушалась его одна голытьба. Иначе был бы он всей силой здесь. Ему нужны первые удачные набеги, чтобы пошли за ним. А нашим людям надо дать надежду. Праздник должен пройти спокойно.

И мы решили не омрачать праздника. Санталай, как наследник, остался с отцом начинать новый год, а я, старший брат Астарай, вождь линии воинов, могучий и молчаливый, и двадцать его человек вновь оседлали расседланных к ночи коней и с факелами пустились в обратный путь.

И как выстроились мы боевым порядком, по паре, держа трескучие факелы, как пустились размашисто в холодную весеннюю, водой и потаенными соками пахнущую ночь, – так сердце мое запело. Вот оно, близко уже, грядет неведомое и неотвратимое, пугающее и притягательное. Все мышцы у меня и у моей Учкту подтянулись, усталость и сон как рукой сняло. Лошадь уловила ритм общего шага и летела легко, держась в плечо с соседним конем. Единым сильным и радостным зверем ощущала я нашу линию.