Так проскакали мы до света. Когда солнце пошло на полдень, остановились дать отдых коням. Развели огонь, стали варить пищу. Солнце пригревало, и многие кинули войлок с коней и растянулись, уснули. Я сделала то же, легла, и тело мое задрожало, сладко расслабляясь в нежном тепле весны.

Только вдруг с покатого склона, у подножия которого мы остановились, послышались шаги и посыпались комья земли. Воины повскакали на ноги, я приподнялась на локте, щурясь на солнце, и стала всматриваться.

С холма спускался всадник с одной порожней лошадью. Он приблизился, а я все щурилась от яркого света и не сразу узнала: то был Талай, словно солнечный воин, спускался он с горы, усталый и бледный от долгой езды, на взмыленном, шумно дышащем коне.

Я вскочила. К Талаю уже бежали, а он тяжело спустился с седла, сел у огня, вытягивая ноги. Люди спрашивали, но он не мог отвечать сразу.

– Гонец был, – так заговорил потом. – Видели огневые знаки и слышали боевые зовы с восточных станов, с Седловищной горы. Степские идут, но увидали их издали или успели они достигнуть станов, не знаю: не было оттуда гонцов, только сигналами передали по тайге. А вы куда?

– Царь развернул нас, ему был знак, что идут степские, – отвечал брат Астарай.

– Как мало вас!

– По пути будем брать еще воинов.

– Те, – покачал головой Талай. – Спешить надо, до тех мест еще дня три быстрой езды, а из какого точно стана шла тревога, не знают.

– Спасибо, вестник, мы тронемся, лишь отдохнут кони. Ты отдыхай, – отвечал Астарай, дал три стрелы Талаю за службу и отошел от него.

Другие воины тоже разошлись, и я одна осталась у огня. До того тихо в стороне стояла, и только тут Талай заметил меня, улыбнулся устало.

– Легок ли ветер? И ты здесь, царевна.

– Давно ли выехал?

– Вчера к полудню гонец был у нас. Я поехал без промедления.

– Ты проделал за сутки двухдневный путь!

– Те! – отмахнулся Талай. – Я здесь знаю все переходы, мне не надо широких дорог. Но одного коня оставил. Если поднимется, сам вернется в стан. Трех брал, но третьего берег, думал, дальше придется ехать, до праздничного урочища. – Он неожиданно улыбнулся светло. – И хорошо, что коня сберег: на нем сейчас с вами отправлюсь. Вот только вашей похлебки отведаю.

Он достал свою чашу и зачерпнул густую похлебку на бодрящем травяном отваре, с кислым молоком и жареной мукой. Он дул на парящую густую жидкость цвета темно-чубарого коня, отпивал малыми глотка́ми, хотя было видно, что торопится, – а я стояла в стороне, глядела, и нежность сжимала сердце. Он просто ел, отдыхал после тяжкой дороги, – а я чуяла, что вся моя жизнь озаряется солнцем, когда рядом этот человек. «Те, дева-воин! – сказала я себе, сглотнув ком в горле. – И все же ты больше дева».

Меня окликнули. Все уже были готовы. Воины быстро очистили походный котел, простившись с огнем, закидали костер землей. И скоро мы снова были в седле, выстраиваясь походным порядком. Астарай дал сигнал в рог, и мы тронулись. Кони быстро вспомнили ритм и легко, нетряско понесли вдоль холма: чтоб поберечь их, мы избегали подъемов и коротких троп, ехали проложенными путями. Размокшая земля громко и сочно чавкала под копытами. Талай встал замыкающим, сменил коня, пустив уставшего порожним позади себя. Изредка я оборачивалась на него, и всякий раз он мне улыбался: я не сплю, видишь, царевна, не сплю.

Мы и спешили, и не спешили, давая отдых коням, а в полночь останавливались и спали около трети ночи. Потом ехали снова, посменно неся факелы. Хотя все мы были молодые воины и наш поход не был быстр, все же усталость охватывала тела как трясина, и земля плыла перед глазами, когда спускались с коней. И потом, когда война надолго поселилась в наших горах, когда преследования в сутки стали часты, я вспоминала тот первый поход и не могла понять, отчего тогда была такая усталость: после я могла не спать по три ночи и ехать столько же, сменяя коней. Верно, тогда еще война не стала нашим дыханием, и в головах еще была мысль, что ее не будет вовсе, будто мы просто переезжаем на новые пастбища, и неизвестно, отчего так спешим.

От царского стана мы двинулись по берегу Мутной реки на восток, потом стали подниматься в горы. Астарай отправлял вестника в каждое стойбище узнать, откуда пришла тревога и что слышно теперь. Вестник нагонял нас с неизменными словами: сигнал видели с Седловищных гор, сейчас тихо, ничего неизвестно. Нам давали новых коней, и по двое или трое воинов присоединялось к нашему ряду.

Талай считал, что мы медлим. Он спорил с братом, уверяя, что надо ехать иначе. Все логи на востоке с редеющими степными долинами, где стояли селения темных, и гористые верхние переходы к Седловищным горам с селениями кузнецов и охотников, все короткие тропы и переправы были ему известны, и он уверял, что доведет нас быстрее. Но Астарай не спешил и отвечал Талаю, что степские не знают того, что ему ведомо, и поедут простыми путями, значит, нам тоже надо держаться их, чтобы повстречаться с ними наверняка.

К вечеру четвертого дня мы достигли реки, еще не вернувшейся по весне в свои берега. Прямо посреди течения стоял затопленный мост, и бурные мутные потоки подмывали его каменные насыпи. Один стан был в урочище за рекой, другие – выше в горах на этой стороне.

– Погоня уводит нас из степных мест, – сказал брат. – Верно, кто-то из вестников ошибся, и мы зря свернули в горы. Стоило продолжить путь по Мутной реке. Оттуда вернее пришли бы враги.

Он велел отдыхать ночь, а наутро спускаться. Воины развели костры, в быстро стемневшем воздухе пошел дух горячей похлебки и вяленого мяса. Кони жадно объедали молодой тальник, шумно вздыхали в темноте и бродили в разлившейся воде, река гудела, несла плавни, они ударялись о камни с тупым, пустотелым звуком. Становилось холодно, мы затягивали шубы, сходились ближе к огню.

Я не сразу заметила, что Талая нет. Я разговаривала с воинами, сидя у огня, когда меня будто кольнуло иглой – и я принялась искать его взглядом. Не найдя, отошла от костра и тихонько обошла спящих. Но светлой Талаевой шубы не увидала нигде. Мой дух сказал мне: он отправился к стану узнать вести. Я велела себе успокоиться и вернулась к трапезе. Но не прошло много времени, как вдали раздался тревожный голос боевого рожка.

Такие рожки носят только вожди линий. Они были у брата Астарая, у меня и у Талая. Кто подал сигнал, догадаться было несложно.

Он прозвучал далеко, и не все расслышали: река гудела так яро, что даже говорить приходилось громко. Потом сигнал повторился, и люди вскочили с земли. Всех охватила тревога, мы раскрыли гориты и, как были, на голых конях, пустились на голос вверх по реке.

Скоро мы достигли крутого утеса. Лес пах ночью, пьяно и влажно. Здесь недавно прогнали скот. Поднявшись, мы оказались на высоте, с которой был хорошо виден другой берег и тяжелая, темная река, разлившаяся у подножия. На утесе стоял Талай и трубил боевую тревогу. Всмотревшись в тайгу на той стороне, мы поняли, зачем он нас звал: оттуда вырывалось зарево пожара.