для порядка, хотя известно, что это безрезультатно. В этом случае тоже результата не было, по крайней мере, насколько мне известно, полиция, — он выпустил струю дыма, — чтобы быть точным, в картотеку никакую мать не внесла. Ну, а этот человек, о котором я говорил, вызвался взять этих детей и усыновить. Только одного из двойни ангел вскоре отнес на небо к богу, простудился он там, видно, на тротуаре, ведь было это, как я говорил, в январе, когда шел снег и падали птицы с крыш. Остался по воле божьей, значит, из этой двойни один… Ну, чтобы не очень вас интриговать, — дворник стряхнул пепел в пепельницу, — этот человек, новоиспеченный отец, тоже искал эту развратную мать. Искал ее, как мы говорим, на свой страх и риск. Почему он ее искал, — дворник опять стряхнул пепел, — конечно, не потому, чтобы когда-нибудь сказать ребенку, смотри, вот это твоя мать, такое усыновленным детям не говорят, искал ее просто так, из собственного интереса, — он же частное лицо. Ну, что не удалось полиции или хотя бы, если быть точным, не было занесено в картотеку, то удалось нашему милому частному лицу. Выследил он эту мать. Но это неважно, достаточно сказать, когда он уже усыновил этих детей, у него появилось некоторое подозрение, оказавшееся впоследствии правильным, — дворник на минуту замолчал, обвел всех взглядом и стряхнул в пепельницу пепел. Потом продолжал: — Интересно то, что все произошло, как мы говорим, против правил или статистики. По статистике бросают детей на улицу большей частью незамужние матери из низших слоев. Такие всякие ангелочки, вороны, полуграмотные, умственно отсталые и легкого поведения женщины или изнасилованные… ну, барышня, не пугайтесь, это профессиональное выражение, которое нельзя сказать по-другому… Ну, просто несчастные бедные женщины, которые едва могут себя прокормить — всякие там прачки, официантки, поденщицы… Эта была не такая. Эта кончила городскую двухгодичную торговую школу, где научилась стучать на машинке, отвечать по телефону, может, и по-английски умела, черт ее знает, по-немецки болтала, безусловно, и денежки на прожитье у нее водились. Этих детей она спокойно прокормила бы, — сказал дворник и наморщил свой низкий лоб, — и хорошо бы прокормила. Могла бы купить им и квартиру и автомобиль…

— Она была богачка? — удивилась Руженка и отпила вина, а дворник посмотрел на нее и утвердительно кивнул головой.

— Вы угадали, — сказал он, — была богачка. Я не сказал вам еще, что, когда она этих детей подбросила в проезде, она получила кое-какой капитал. Ну, — усмехнулся он, — привалило ей счастье. Выиграла в лотерее не то еще как-то… На детей бы хватило, но она была просто развратная. Драма все же в другом — в том, что новоиспеченный отец, частное лицо, когда эту развратницу выследил, взял ее к себе секретаршей. Представьте себе, — дворник выпятил челюсть и посмотрел на нас, — она стала секретаршей человека, который ей и во сне не снился, она представления не имела, что он о ней все знает, не говоря уже о том, что ей и в голову не приходило, что маленький ребенок, который у него есть, — ее собственнее брошенное дитя…

— Ужас! — воскликнула Руженка и отхлебнула вина. — Ужас! Он был женатый?

— Это неважно, — сказал дворник и стряхнул пепел в пепельницу, — может, был женатый, может, разведенный, может, вдовец, черт его знает. Факт, что эта женщина пришла к нему как секретарша и представлення не имела, к кому, собственно, лезет.

— Она не могла знать, — кивнула Руженка, — она не ясновидящая.

— Это точно, — кивнул дворник.— А неплохо бы ей быть ясновидящей!.. У этой дамы были, как мы говорим на профессиональном языке, две типичные приметы: одна заключалась в том, что она охотно проводила время, шатаясь по разным местам. Вдруг ударит ей в голову, схватит чемодан и отправляется на два-три дня куда-нибудь к реке, или на целую неделю в горы, или на две недели еще куда-нибудь — в горящее пекло…

— Сумасшедшая? — вмешалась Руженка, пока дворник выпускал дым.

— Ну, нет, — сказал он, — разве что немного. А кто из нас не сумасшедший? Сумасшедший каждый. Тот человек, например, тоже путешествовал. Часто ездил туда-сюда, отправлялся в разные загородные прогулки, но для данного случая все эти подробности не имеют значения, я мог бы о них и не говорить. Вторая типичная примета — необычайно короткая шея. Подбородок у нее касался груди, а там, сзади… — дворник схватил себя за шиворот, — начинались сразу лопатки. Но это тоже не относится к делу, знаешь… — обратился он к жене, а когда пани дворничиха молча кивнула, продолжал: — Главное в том, что наш герой, когда он взял ее к себе в секретарши, стал плести вокруг нее сеть. Начал понемногу, потихоньку-полегоньку с ней сожительствовать и тиранить. Вы, наверное, про себя думаете, что из моего рассказа это не должно вытекать. Но если не вытекает, то и не вытекает. Короче говоря, был он человек с характером и хотел, раз уж этого но сделала полиция, сам наказать мать, бросившую своего ребенка. И хотел сделать так, чтобы ребенок своим характером не был похож на мать. Хотел, чтобы из него вырос человек смелый, а не какая-нибудь развратная тварь, похожая на мать, хотел оставить ему свое наследство. Так и стал этот человек с ней сожительствовать и тиранить. И делал это он тонко, так как был человеком умным, знал, что, если будет поступать грубо, она ему просто-напросто откажет и сбежит. Он хорошо ей платил, но не заставлял много работать — следил, чтобы она не переутомлялась: так, какой-нибудь телефонный звонок и несколько строчек напечатать на машинке, зато мучал ее по-всякому, как мы говорим, душевно. Так однажды он оставил на свом столе в кабинете фотографию. Фотографию своего приемного сына. Ну, само собой, она не узнала его — ведь ребенок подрос и, кроме того, он был один, но смотреть на эту фотографию она смотрела и поэтому, печатая, путала буквы и строчки. В другой раз он поставил на стол фотографию похорон другого ребенка. Впереди в треуголках с черными плюмажами и золотыми лампасами на брюках — такой маскарад… — Дворник выпустил струю дыма и посмотрел куда-то в угол за мою спину, где стоял шкаф… — Сзади шла какая-то убитая горем женщина, а посредине ехал катафалк, в