он говорил тебе напрямую, ведь у него чуть ли не в половине случаев аллергия на честность. Он болтает без умолку, хвалится, но уходит в свою раковину, когда пора переходить к делу. А когда все-таки переходит, не способен сделать что-нибудь наполовину, особенно если есть хоть малейший шанс развернуться вовсю. Если тебе кажется, что ты этого не вынесешь, я вполне тебя пойму. Просто не хочу видеть его обиженным. В такие моменты он страшно бесит.

Ничто в словах Мад не удивляет и не пугает Маргарет, но она медлит с ответом, желая дать его правильно. Ничуть не смущенная ее молчанием, Мад роется в косметичке, достает палетку теней и окунает в нее кисточку. Поддев пальцем подбородок Маргарет, заставляет ее наклонить голову и принимается красить веко вдоль линии ресниц. Глаза Маргарет протестующе наливаются слезами, но она не смеет ни пошевелиться, ни вздохнуть, пока Мад не отстраняется и не издает одобрительный возглас.

– Ты права, – говорит Маргарет. – Ты все правильно про него сказала, но вместе с тем он добрый и хороший. Завтра я намерена защищать его ценой своей жизни. А потом – делать все, что в моих силах, чтобы помочь ему исполнить свои мечты.

И когда-нибудь она наберется смелости и позволит себе любить его так, как ей хочется и как он заслуживает.

Мад с отчетливым щелчком закрывает палетку.

– В таком случае прими мое благословение. А теперь идем.

Кристина с облегчением вздыхает, сердце Маргарет наполняется надеждой.

Завтра утром начнется охота. Мечта ее и Уэса, висящая на волоске, как и участь всей его семьи. Но сейчас, в окружении людей, которые приняли ее как свою, ей нетрудно поверить, что все в самом деле сложится удачно.

29

До начала охоты остается меньше двадцати четырех часов, и Уикдон оживленно бурлит.

В «Слепом лисе» на импровизированной сцене играет группа, негустой табачный дым клубится над баром, как туман над гаванью. Посетители пляшут – в коротких шуршащих платьях, в рубашках с закатанными рукавами. Сегодня здесь все блестит: пайетки, хрустальные стаканы, глаза Маргарет, которая глядит по сторонам как завороженная. Уэс не в силах оторвать от нее взгляда.

В глубине зала они обнаруживают чудесным образом пустующий столик. Кристина располагается на диванчике, растягивается, чтобы застолбить территорию. Маргарет пристраивается напротив, явно ошеломленная новым испытанием, судя по тому, как скованно она держится. Уэс все еще не может поверить, что его Маргарет – свирепая, перепачканная грязью Маргарет, – и эта Маргарет с накрашенными глазами – один и тот же человек.

– Уэс, – Кристина хлопает ресницами, – у меня в горле пересохло. Будь другом, а?

Он вздыхает.

– Чего тебе? Схожу принесу вам обеим.

– Что угодно подойдет, – говорит Маргарет.

– Джин!

Мад кладет ладонь ему на плечо.

– Я с тобой.

– Ладно. – Странно, что его голос не дрогнул от удивления – и страха.

Они пробираются между раскачивающимися в танце посетителями и взлетающей бахромой и кисточками на юбках и наконец выходят к стойке бара. В дальнем конце он замечает миссис Рефорд, наливающую пинту пива с пышной пеной, которая стекает по стенкам запотевшей кружки. Наконец замотанный бармен принимает их заказ, и Уэс остается с Мад совсем один впервые за много недель. Она подпирает подбородок кулаком, склоняется над стойкой и окидывает зал взглядом так, будто ждет кого-то или чего-то.

– Ты говорила, я потом смогу поблагодарить тебя. Вот я и благодарю – сейчас, – Уэс придвигается к ней, чтобы не перекрикивать шум. – И прошу прощения.

– За что?

– Тебе выдать весь список?

– Ага, валяй, унижайся, – говорит она, и это немного обидно. Но ему все равно хочется, чтобы она улыбнулась или хотя бы перестала выглядеть настолько недовольной. – Жду.

– Извини за то, что порчу тебе жизнь.

– Маловато.

Бармен со стуком ставит перед ними напитки. Но даже после того, как они рассчитались, она не делает попыток вернуться к столику. С мрачной сосредоточенностью она вращает виски в своем стакане. Он отбрасывает водянисто-янтарный отблеск на стойку.

– Я подвел тебя. Мы договорились справиться вместе, а я свалил на одну тебя больше, чем следовало, как только все мое время начало отнимать ученичество.

– Между прочим, я и не требовала, чтобы ради меня ты поставил всю свою жизнь на паузу.

– Помню. Но все равно я мог бы чаще с тобой считаться. Извини за то, что думал, будто ты стараешься навредить мне и не хочешь мне добра, и за то, что ждал от тебя одобрения всем своим поступкам, и…

– Ладно, ладно. Хватит.

– Я тоскую по нему, – помолчав, говорит он. – Тоскую по нему каждый день.

Ее лицо смягчается.

– Я тоже.

– И по тебе скучаю.

– И я по тебе. – Мад закидывает ему руку за шею и притягивает к себе. Ему приходится слегка наклониться, чтобы ей было удобнее, и она сразу же целует его в макушку. – И ты меня извини – за то, что подозревала тебя в худшем.

– У тебя были на то причины. Но я обещаю: я все исправлю.

– Лучше просто не умирай. А не то, клянусь богом…

Уэс усмехается, зная, что раздосадовал бы этой усмешкой сестру, если бы она увидела ее.

– Ой, Маделин, ты что разнюнилась?

– Тьфу, – она отталкивает его. – Ты несносен.

– А ты меня любишь.

– Да, люблю. – Уэс не обращает внимания на ее многозначительный взгляд – нечто среднее между проказливым и расчетливым. Она открывает висящую через плечо сумочку, здоровенную, расшитую бисером, полученную ею на день рождения в прошлом году. – Закрой глаза и протяни руку.

Детский опыт советует ему не слушаться. Чего только ни клала ему на ладонь Мад под этим нехитрым предлогом. Кубик льда. Молочный зуб одной из сестер. Дохлого таракана. Но глаза у нее блестят так, что с ней лучше не спорить, так что Уэс делает как велено. Неизвестный предмет шуршит, ложась ему на ладонь, и Уэс, взглянув на него, чуть не швыряет его обратно Мад.

– Да ну? – вырывается у него.

На ладони поблескивает упаковкой из фольги презерватив.

С притворно-невинным видом Мад выуживает из сумочки пачку сигарет и закуривает.

– Мама не дала бы его тебе, и вообще она сгорит в аду раньше, чем произнесет слово «секс», так что время этого разговора для тебя давно осталось в прошлом. Но если вы двое поселитесь с нами, пока не встанете на ноги, Господь свидетель, мелюзги нам в доме больше не нужно.

Он готов взорваться. Или растаять. Что угодно, лишь бы вырваться из этого ада.

– Прекрасно. Спасибо. Больше ничего не желаешь мне сказать?