– Ты знаешь, зачем.

– Да, пожалуй. – Ивлин снимает очки и потирает переносицу. – Его отца известили об этом?

– Нет.

Ее самообладание дает первую тонкую трещину.

– И почему же?

– Он бы все равно ничего не сделал. Мы с Уэсом…

– «С Уэсом», – его имя она произносит так язвительно, словно оно раздражает ей язык. – Да, вот и давай о нем поговорим. Думаю, ты понимаешь причины моего недовольства, Маргарет. Если бы вы двое втайне от меня не записались на охоту, очень сомневаюсь, что Джейме вообще уделил бы тебе хоть какое-то внимание. Сомневаюсь, что мне пришлось бы потратить десятки долларов на замену лабораторного оборудования и тем более – что нам пришлось бы вести этот неприятный разговор. Но что есть, то есть.

Ее дневник в кожаной обложке плюхается на стол между ними. Туман клубится на периферии зрения Маргарет, и вскоре она уже не видит ничего, кроме позолоты на уроборосе, отливающей красным, как закатное солнце. Рисунок дрожит, как монетка, оброненная на дно колодца.

– Итак, не будешь ли ты так любезна объяснить, зачем брала это из моего стола?

Маргарет вернула дневник в ящик точно на то же место, откуда взяла его. Стерла все сделанные в нем пометки. Как она догадалась?

– Ну? – Ивлин все еще не повышает голос. Ей никогда еще не приходилось прибегать к этой мере, чтобы донести до дочери свою точку зрения. Ее гнев подобен кипению воды на медленном огне. А столкновение с ним – первому робкому шажку по тонкому льду на поверхности пруда.

– Извини, – вот все, что удается выдавить Маргарет сквозь клацающие зубы.

– Так я и думала, – фыркает Ивлин.

Она угодила прямиком в ловушку. Силки затягиваются на ее горле.

– Извини.

– Ну и что ты дрожишь, как побитая собака? Я же ничего тебе не сделала. – Голос Ивлин звучит приглушенно, будто уши Маргарет плотно забиты толстой шерстью. Трудно улавливать детали, когда ей отчаянно хочется лишь одного – бежать. – А ты думала, я вернусь домой, застану свою лабораторию разгромленной и разграбленной, свою дочь – развлекающейся с каким-то выскочкой, и обрадуюсь? Буду наблюдать со стороны, не вмешиваясь? Нет. Такой непочтительности я не потерплю. А теперь отвечай мне: ты показывала это ему?

– Да.

– У него есть копия?

– Нет, – Маргарет съеживается еще сильнее. – Нет, клянусь тебе.

– Но он это видел. Господи, Маргарет, о чем ты только думала?

Маргарет кажется, будто ее отбросили в прошлое, в ту пещерку, и теперь она сжалась рядом с Мэттисом, а вокруг нее поднимается прилив, взбивающий его кровь в розовую пену. Она утонет, если не поспешит, но она не в силах. Все, на что она способна, – дрожать, пока воды ее собственного страха поднимаются вокруг, заливают уши, рот, глаза. Мать никогда не поднимала на нее руку, но когда Маргарет думает о том, что будет, если она расстроит ее так сильно, что не сумеет вымолить прощение, то в ней разверзается пустота такая же обширная и пугающая, как воспоминания о том, что дымилось в круге трансмутации, начертанном Ивлин. Потому что слишком долго Ивлин была для нее целым миром и божеством в нем. Есть наказания гораздо страшнее побоев. Быть забытой и нелюбимой – худшая участь.

Уэс всегда так возмущался из-за нее. «Кто-то же должен был сделать хоть что-нибудь», – однажды сказал он ей. Но что можно было сделать? Во что вмешаться? Ивлин никогда не причиняла ей вреда, который могли бы заметить посторонние.

– Ты понимаешь, какими будут последствия, если расшифрованная трансмутация приобретет широкую известность? Ты хоть представляешь, что может случится, если эти исследования попадут не в те руки?

– Да, представляю, – Маргарет застывает, едва успев выговорить эти слова. Она не уверена, что сама произнесла их, но ясно, что и мать здесь ни при чем, потому что она растерянно моргает, как от пощечины.

– Будь осторожна в своих намеках.

– Я своими глазами видела, на что способны эти исследования не в тех руках, – ее голос сильно дрожит, но она заставляет себя продолжать: – Я показала их Уэсу потому, что другого способа убить хала не существует. Показала потому, что доверяю ему, и он мой друг.

– Так, значит, я застала проявление вашей дружбы? – Ивлин поднимается со своего места. Ее тень косо ложится на пол. – Положа руку на сердце, неужели ты настолько изголодалась по вниманию, что позволила юнцу с хорошо подвешенным языком развратить тебя и…

– Да! Потому что ты оставила меня здесь одну. Долгое время я жила так, будто меня не существовало. Я думала, это magnum opus завладевает людьми. Думала, все дело в алхимии. А оно с самого начала было в тебе. Ты позволила ей завладеть тобой. Как ты можешь притворяться моей матерью теперь, после того, как много лет этого не делала?

Произнесенные вслух, эти слова что-то вскрывают в ней, и теперь ее зрение приобретает предельную четкость. Худшее уже происходило с ней тысячи раз, и она выжила. Ивлин уже отреклась от нее.

Такой любовь быть не должна.

Маргарет не в силах поверить, что только что отказалась от шанса самой узнать, какой она должна быть. Не в силах поверить, что она чуть ли не вытолкала Уэса за дверь.

– Что на тебя нашло? – Глаза Ивлин обиженно блестят. – Можешь осуждать меня сколько угодно, но все, что я делаю, я делаю ради нашей семьи. Уж извини, что не могу, подобно другим добрым катаристкам из города, всю свою жизнь посвятить тебе. После того как твой отец ушел, мне пришлось растить тебя одной, и я не оставила бы тебя здесь, не будь ты достаточно взрослой, чтобы справиться самой.

– А может, я еще недостаточно взрослая.

Ивлин глубоко вздыхает, словно собираясь с остатками терпения.

– Да. Вполне возможно. Но теперь я дома, и я думала о тебе каждый день. И была так терпелива с тобой, как могла, учитывая обстоятельства. Неужели этого тебе мало? Могла бы, по крайней мере, вести себя со мной прилично, без лишней жестокости.

Да, хочется ответить ей, этого мало.

Ивлин здесь, но на самом деле ее нет и не было уже много лет. Часть ее существа вышла за дверь в день смерти Дэвида и обратно не вернулась. Горячие слезы струятся по лицу Маргарет, она ощущает вкус соли на губах. Так унизительно плакать, так унизительно подтверждать, что ее мать права. Может, она и вправду недостаточно взрослая, чтобы справляться, но от попыток она уже устала. Страшно устала ждать, когда хоть что-нибудь изменится.

Так устала быть одна.

– Утром первым делом, –