знал, как ему себя вести.

На пороге гостиной появился маленький и рыжий Федор и густейшим баритоном реванул:

— Коршак! Вам послание! От самого главного.

Это была записка от Воскобойникова. Он сообщал, что заехал по пути — опять по пути — и что если Коршаку что-нибудь надо, он может позвонить… Далее Воскобойников писал, что завтра на самый северный участок — там еще ничего нет — идет вертолет. «Я лечу сам, и я распорядился подготовить для вас необходимую одежду».

— Я знаю, что здесь написано. Он писал при мне, — сказал рыженький Федор. — Мы здесь со Стасом третий раз. И не единожды этот жмотина не дал нам вертолета! Вы — белая кость. А мы — трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете.

— Федор, перестань. Ты отлично знаешь, у Воскобойникова нет вертолета. Это заказной. И каждый волен выбирать друзей.

— Ребята, — сказал Коршак. — Да я-то здесь при чем!

— Не обращайте внимания, Ной. С Федором бывает.

И все же и это было сказано с чуть заметной издевкой. И Коршак обозлился, приготовился ответить резкостью. Однако разговор на этом прекратился.

Рано утром, задолго до рассвета, Коршака разбудили. Пришла машина. Водитель привез и одежду — полушубок, шапку и валенки. Коршак неуклюже и с трудом взгромоздился на сиденье УАЗа.

Воскобойников и еще двое каких-то мужчин, кроме экипажа вертолета, уже были на местах.

Когда вертолет набрал высоту и осела поднятая его винтами холодная пыль, Коршак увидел такое, чего никогда не мог увидеть, летая на транспортных самолетах. Там земля сначала бетонной полосой рванется навстречу, а потом вся она, с лесом и ручьями, с полянами и поселками, вздыбится, повалится куда-то вниз и набок, и потом ее уже не будет видно, а будут только облака, мгла. Отсюда же земля предстала словно в своем первозданном виде. Может, оттого, что земные дела людей даже с небольшой высоты были менее величественны: горы щебня, груды ящиков и бочек, штабеля шпал, стальные стеллажи с рельсами и все прочее, — заборы, дороги, жилье, вывески — все, что большим казалось внизу и заслоняло собою пространство и тайгу — все это умалилось и предстало в своих истинных размерах, а тайга сделалась такой, какой и представлял ее себе Коршак — темно-зеленой, с какою-то металлической тяжестью цвета, немеренной во все стороны. Сейчас, когда опала листва и отяжелела хвоя, каждое дерево было видно отчетливо — от самого подножия до макушки. Каждая веточка. И был виден каждый след на снегу, каждый прочерк живого. И все казалось значительным и нужным.

Вертолет шел чуть задрав хвост, неся скользящий след раннего солнца на блистерах, огромными толпами бежали внизу деревья. Возникло и, помаячив некоторое время черной, еще не замерзшей водой, исчезло озеро с ручьями, которые, словно сосуды к сердцу, сбегались к нему. Озеро не замерзло может быть оттого, что в глубине его что-то теплилось и боролось с морозом. Но тогда бы озеро парило. А оно не парило. Оно было недвижным.

Воскобойников сидел рядом. Коршак видел его обтянутое кожухом плечо. И он тоже смотрел молча вниз на тайгу и на озеро. И те двое тоже смотрели и молчали. Потом, когда озеро миновали, Воскобойников заговорил с теми двумя. Он что-то показывал им внизу, они отвечали, понимающе и одинаково кивая головами. Потом Воскобойников тронул Коршака за руку и прокричал ему в самое ухо:

— Мы говорим о старом пути! Он шел где-то здесь. Я после расскажу вам. — И замолчал.

«Почему же он писал мне в записке, что полетим на северный участок, а тут нет никаких признаков строительства?» — подумал Коршак.

Воскобойников снова коснулся его руки и кивнул в блистер: вертолет подлетал к реке. Она шла с юга на северо-восток, и курс вертолета и ее русло должны были скоро пересечься. Вертолет вышел к реке, а потом полетел над самым стрежнем — назад, навстречу течению. Солнце поднялось уже высоко, и вода, издали казавшаяся черной, теперь была светлой и прозрачной. Вертолет летел медленно-медленно, и стали видны камни на дне реки, видно местами песчаное, отливающее темным золотом дно. Летчики, неверное, уже не раз бывали здесь. Они легко нашли удобную площадку, вертолет завис, замер на несколько мгновений и потом стал снижаться, и когда он утвердился на земле, когда угас рев двигателя, а потом и свист тяжелых винтов, люди сошли на землю.

— Ну вот, — сказал Воскобойников, обращаясь к Коршаку, — здесь кончается моя карта. Мы сейчас прошли предполагаемый путь трассы. Строго по проекту. Сюда мы и должны выйти, если живы будем.

— В общем-то я догадался, — сказал Коршак, щурясь от солнца и еще плохо слыша сам себя. Он плохо слышал и голос Воскобойникова, но понял, что тот ему говорил.

— И озеро… Вот только озеро. Чтобы выйти сюда в эту точку, озеро надо перепускать. То есть озеро должно погибнуть. Севернее и южнее строить пока нельзя. Там болота.

— Скажите, — помолчав, спросил Коршак, — а эти двое?

— Они из Главстроя. И в общем-то они проектировали ату трассу…

Берег, где приземлился вертолет, был высоким и обрывистым. Он порос весь какими-то стрельчатыми с багрово-черной хвоей остроконечными деревьями. Деревья эти росли и на самом склоне, на красных камнях в расщелинах. Они спускались почти к самой воде, которая отсюда снова казалась черной и только самый берег точно был выложен узкой полоской серого галечника.

Коршаку очень хотелось спуститься к воде, постоять там. Люди уже тяготили его. И в той тягостности, что он испытывал сейчас, Воскобойников не был виноват. Коршак потерянно смотрел вниз на реку, на долгий противоположный берег.

Положение спас командир вертолета, ладный и крепкий мужчина лет тридцати с загорелым молодым лицом. Он сказал, тронув рукой краешек мятой фуражки:

— Ребята спрашивают, если долго будем здесь, рыбки бы коснуться. Может и красная попасть — время еще.

— А, ребята… Конечно, — усмехнулся одними губами, Воскобойников. — Наверное и оснастку прихватили?..

Он чуть принажал на слово «ребята». И командир вертолета шутливо развел руками.

День так и не разгорелся. Стало опять хмуро и пасмурно.

Люди, с которыми Коршак прилетел сюда, была заняты делом, своим — они что-то меряли, о чем-то громко спорили, и их возбужденные сиплые голоса доносило сюда, к урезу воды, где он стоял, глядя на упругие струи стремительного течения. И пилоты в отдалении старательно и трудолюбиво ловили рыбу, а зеленая большая машина стояла наверху, опустив свои бессильные сейчас, тусклые лопасти. И она казалась неживой и ненужной здесь. Коршак любил машины, умел и не разучился удивляться механическим умным сочленениям, любил их залах — теплый запах работавшего, процеженного через тонкие и