— Кажется. Поплаваем — увидим. А сейчас — мыться. Полотенце, мыло, мочалка, горячая вода — все это здесь имеется. Соскребите водоросли и ракушки с корпуса.

Давно уже здесь никто не мылся с такой яростью: года ревела и свистела о целлофан занавески на весь пятиэтажный дом. Пока Вовка отмывал грязь и запахи прошлой своей жизни, Коршак сварил кофе, открыл сардины, сделал бутерброды.

— Вы обиделись на мое нахальство?

— А разве здесь есть обидное?

— Зло взяло, — честно признался Володька.

— На меня?

— Нет. На всех, на весь ваш мир. Я об него который раз мордой, как о стенку. Отбивает в сторону и все. Ведь я уже был здесь сразу после каравана. И дом ваш видел — мимо проходил. И вас видел, вы с каким-то невысоким, но прочным мужиком стояли.

— Это Дмитриев. Профессор Дмитриев.

— Значит, чин институтский? Да?

— Да. И почему ты не дал знать о себе тогда? Все было бы значительно проще.

— Не хотел. Если честно — я и сейчас не очень хочу. И если бы я сам был виноват, что у меня с институтом все так получается, я бы и сейчас не написал вам. Но тут я не виноват ни грамма. Ну, когда-то было. Я его обидел. Но ведь столько времени прошло! А он все помнит. И тогда я подумал, что он не прав, и подумал еще, что моими слабыми силами его не свалить. И дело тут не только во мне. Хотя и во мне тоже. Я учиться хочу. Хочу хирургом быть. И пошел он! А книжки ваши…

— Все мои книжки, — перебил его Коршак, — в твоем распоряжении. Сейчас не забивай себе голову. Потом. Времени у тебя еще целое море. Скажи лучше, как там ребята наши?..

— Часть подалась в Холмск, в Корсаково. Понанимались на ледоколы, на проводные суда. Часть на материк. Кое-кто по своим портам. Двое механиков на третий день поженились там.

— А как ты, Володя?

— Насчет женитьбы?! Что вы!

— Нет, я спрашиваю, что делал потом ты.

— А я в свой порт, на отстойник, получил расчет приличный.

Когда Володька ушел в институт, позвонил Дмитриев.

— Ну что, прибыл?

— Прибыл.

— И какой?

— Придешь — увидишь. Как дела твои?

— Несмотря на принятые меры, больной жив.

— Шуточки у тебя!

— Пора бы привыкнуть. Нет, правда, ничего. Тяжело идет только. Хоть дыши за него. Он зачетку привез?

— Кажется. Толком не знаю. Парень такой — сильно-то не спросишь.

— Мы решили зачесть ему два курса. Только анатомию будет пересдавать. Предупреди. Сам принимать буду.

Коршак с нетерпением ждал Володькиного возвращения. И волновался. Караван вспоминался, вся флотская жизнь — такая, казалось, далекая теперь. Если бы Мария встретилась на семь лет раньше — Володька мог бы, наверное, быть его сыном. Но когда он думал об этом, когда высчитывал на бумажке свои и Володькины годы, избегая писать что-либо относящееся к Марии, он вдруг понял, что чувства отцовства не испытывает. Тут было что-то иное. Было грустно и тревожно. До обеда он ждал, прислушиваясь к шагам на лестнице, переделал массу домашних дел, которых не делал давно: разобрал свой стол, починил бритву и розетку на кухне, побрился, позвонил и заказал столик, а Володьки все не было. Давно не испытывал Коршак такого беспокойства. Оно не давало работать. Из окна гостиной хорошо было видно тротуар и все подходные пути к дому. Но только самые подходы. Все остальное закрывал огромный состарившийся тополь. Один он был как целый лес, и основные ветви его только начинались от окон гостиной и уходили еще выше — до четвертого этажа, до самой плоской крыши. Этот тополь был, наверное, старше дома. Строители его уберегли, и он один стоял такой на всей улице. И вот то, что он закрывал своей могучей, зрелой листвой дальние подходы, сейчас мешало. Коршак чем ближе к вечеру, тем чаще подходил к окнам, не сознавая этого. «Мог бы и позвонить», — уже с раздражением подумал он. А Володька не звонил.

— Ну? — хмуро спросил с порога Дмитриев. — Где он?

— Сейчас появится.

Дмитриев снял пиджак, ослабил галстук, закатал рукава. Коршак пошел готовить чай. И из кухни услышал звонок. Руки были заняты — он промедлил, и дверь открыл Дмитриев. Коршак из кухни слышал, как Володька представился звонко и четко, и как хмуро ответил Дмитриев.

— Познакомились? — спросил Коршак, выходя с чайником и чашками на подносе. — Как дела у тебя, Володя?

Тот зыркнул в сторону Дмитриева и ответил:

— Даже не ожидал. Я уже все ваши службы обошел. В анатомке был.

— Какая там анатомка — все студенты в колхозе! Там делать нечего, — сказал Дмитриев.

— Так и я, если бы поступающим был, не пошел бы. Я поступивший. На второй курс. Сразу. Нонсенс…

— Что, что? — переспросил Дмитриев.

— Нонсенс, дословно — произошло непроисходимое, — ответил Володька.

Дмитриев опять осторожно посмотрел на Коршака.

— А как же ваш старый знакомый? — спросил Коршак, пряча усмешку.

— Не было его… Мне в приемной сказали — иди в ректорат. Я — туда, а там одни девчата. И т. п. И т. д.

— А вы напрасно говорите, — сказал Володька Дмитриеву несколько мгновений спустя, когда расселись возле маленького столика в гостиной, — вы напрасно говорите, что в анатомке нет никого. Там два диссертанта кого-то на части рвут.

Дмитриев опять осторожно посмотрел на Коршака, Володька не заметил их переглядки. Он густо, по-рыбацки, мазал хлеб маслом.

— Имей в виду, Владимир, — сказал Коршак, — нам предстоит ужин еще.

— Я справлюсь. Я двое суток до сегодняшнего дня ничего в рот не брал. Не лезло. Самолеты не идут и не идут. Туман. Туман и дождь. Люди психуют. У них за десять дней билеты взяты. А тут я на такси подкатываю. Толпа словно китобойную флотилию ждет. Черно. Ребятишки, дамочки, флотский народ. Потеют и мокнут. Злые, как черти. Я к начальству перевозок. А он обалдел уже от всего, как начальник станции на гражданской войне. «Ничем не могу помочь, уверяю вас», — Володька тоном и жестом передразнил незнакомого им начальника отдела перевозок. И, наверное, получилось удачно — Коршак сразу представил себе этого человека. — Я в кассу. Молчание. Тогда я в депутатскую комнату. А у меня случай был в жизни. Как с каравана в отстойник сел — еще нога болела. Натер до флегмоны почти…

Тут Дмитриев посмотрел на Коршака и тотчас отвел глаза — стал смотреть в чашку с чаем.

— Сижу в кафе — он так и произнес «кафе» с ударением на «е», по-матросски. — Приличное место: занавесочки, паркет, медяшки драеные, люстрочка в полтора киловатта, народу — так себе, все больше комсостав. Те фуражек не снимают, чтобы видно было,