хитрые фильтры масла. Не сейчас и ее присутствие мешало ему.

Коршак пошел вниз по течению, вдоль незнакомого берега. И чем дальше уходил он, тем спокойнее и уверенней чувствовал себя. Опять в его жизнь возвращались звуки и запахи тайги, и он вновь слышал, как вызванивает по донным камешкам вода, скрученная в тяжелые темно-зеленые жгуты, как шипит она возле толстых подошв его ботинок. Коршак прошел еще дальше, откуда уже не было слышно голосов. Здесь совсем было тихо. Он поднялся на косогор, оставив речку за спиной. Наверху было ветрено. Нет, это был не ветер, это было движение вольного воздуха, который шел сюда из каких-то больших просторов, где земля соприкасается с небом. И по-новому Коршак видел и реку, и тайгу, и тяжелое небо, и он подумал, ощущая всем своим телом прочность скалистой почвы под ногами, что с вертолета он охватывал и понимал меньше, чем сейчас. Кончилось, словно его и не было никогда, острое чувство одиночества.

На краю полянки горел костер. И командир вертолета, неловко пряча лицо от дыма, готовил что-то на огне. Это была большая рыбина, уже выпотрошенная и вымытая, она была странным образом надета на длинную палку и обмотана не то бечевкой, не то скрученной в жгутик сухой травой.

— Сейчас угощу вас. По-воздухоплавательски. Вряд ли вы ели что-нибудь подобное, — сказал он Коршаку.

Коршак улыбнулся и сел на корточки перед костром, вытянув к огню руки.

Деловой разговор закончился. И, сойдясь к костру, они ели рыбу, которую добыли и зажарили летчики; пили чай — и это все было тоже летное — и посуда, и заварка, и даже крошечные, но вполне настоящие галеты. Коршак искал взгляд Воскобойникова. Тот сидел чуть наискосок и тоже ел рыбу, аккуратно и неторопливо, а потом так же неторопливо и аккуратно пил чай из пластмассовой кружки.

Улетали, когда светлого времени оставалось только-только вернуться на «точку».

УАЗ ждал их на аэродроме, Аэродрома, собственно, и не было. Была времянка с необходимыми запчастями, кроватями и столом для экипажа, с печкой, с коротковолновой радиостанцией, блоками питания для нее, с антенной над несостарившейся еще крышей, с конусом-«колдуном» на тонкой мачте. Вертолет здесь оказывался всегда только один — один из пяти, которыми располагали железнодорожники-военные.

— Тик в тик, — сказал командир машины, снимая наушники. — Еще пять минут, и ночевать бы нам на реченьке.

Воскобойников поблагодарил летчиков, они еще оставались в машине. Остальные выбрались на землю.

— Мы, разумеется, обсудим ваше предложение и ваши замечания по проекту, — сказал самый высокий из приезжих. В стремительно накатывающихся сумерках уже трудно было разглядеть его лицо. Но Коршак помнил его — с прямым носом и твердо очерченными и тонкими губами. — Я думаю, сегодня уже поздно, и нам с Василием Васильевичем необходимо еще раз кое-что взвесить. А завтра, если вам позволят ваши непосредственные обязанности, мы продолжим наш разговор. — Он мерз в своем прекрасном и строгом пальто с каракулевым воротником и в каракулевой же «шлюцкоровке», в своих лакированных югославских ботинках. Но держался он с привычным достоинством. И голос ни на мгновение не дрогнул, и речь не ускорилась.

Его товарищ, а скорее всего, подчиненный, мучился в стороне, нахохлясь. А Воскобойников стоял перед говорившими так, точно выслушивал несправедливый выговор. Крепко стоял — расставив ноги и нагнув упрямо голову. И когда тот закончил, в ответ только кивнул.

Приезжий, прощаясь, протянул Воскобойникову руку и пошел к машине. Его подчиненный, дождавшись, пока он сядет, тоже проворно юркнул в теплую кабину УАЗа, и дверцы захлопнулись. Они, гости, почему-то не подумали, что машина здесь одна на всех, что ехать им несколько в другую сторону — в райком. Воскобойников даже растерялся на мгновение. Потом подошел к машине со стороны водителя. УАЗ двинулся, а Воскобойников вернулся к Коршаку.

— Николай отвезет их и приедет за нами, — и он замолчал, жестко сомкнув рот и глядя в сторону.

Экипаж устраивался на ночлег. Ребята деловито сновали с дровами и одеждой, с харчами, с ведрами. Над времянкой уже вился дымок. Сумерки здесь были какие-то странные: разреженные, что ли. Заблестели там, куда ушел «уазик», огни, влажные и далекие. И уже в который раз убедился Коршак, как далеко слышно на севере. Казалось, скажи слово, и его услышат на краю земли.

— У вас нынче много огорчений, — негромко произнес Коршак, ловя в этих странных перламутровых сумерках взгляд Воскобойникова. — Вы уж простите мое присутствие.

— Что тут прощать? Открылись новые обстоятельства. Вот я и позвал их…

От землянки раздался голос командира вертолета:

— Владимир Михайлович, идите с товарищем харчиться.

— Пойдемте, — сказал Воскобойников. — Николаю час понадобится, чтобы отвезти их и вернуться.

Все здесь заметили неловкость, возникшую из-за машины. Но пилоты — народ тактичный. Они-то знают, кто есть кто. Не по должности. Воскобойникову и Коршаку они уступили лавку у стены, а сами стеснились по другую сторону. Закипел чайник. На столе уже был бортпаек, щедро и неорганизованно разложенный. Борттехник тряхнул флягой:

— По маленькой, а? С дороги…

Молчали.

— Там же не пили, — подкашлянул борттехник.

— Ладно тебе, Гаврила. Гостям предлагай. И сам можешь. Маленькую.

Гаврила одним верным движением достал откуда-то из-за спины ровно три стакана. Вторым таким же радостным и расчетливым движением поставил их на стол, третьим — мгновенно плеснул в стаканы из фляги.

— Ну-у, Гаврила! Сколько летаю с тобой, впервые…

Без тяжелой теплой одежды, без шапок они все, кроме Гаврилы, оказались мальчишками. Особенно командир. У него и шея-то в расстегнутом воротнике комбинезона, и запястья рук, лежащих на столе, оказались по-мальчишески тонкими. Гаврила же был под стать Воскобойникову и Коршаку, хотя и помоложе их. Крупный, чуточку мешковатый. Может, поэтому он явно тянулся к Коршаку. Даже подмигнул — одним намеком, пряча усмешку в прокуренные усики.

— Спасибо вам, ребята, за полет, — рассматривая стакан, сказал Воскобойников.

Это был спирт. Коршак знал, что ничего другого у борттехников не бывает. И приготовился. А Воскобойников не знал. Он одним глотком принял то, что ему налили, поперхнулся, замер, закрыл лицо рукой, потом, отдышась, рассмеялся…

— Значит, Владимир Михайлович, там будет мост, куда мы летали? — спросил командир.

— Возможно, будет, — ответил Воскобойников.

— Я уже, наверное, не увижу моста этого. По газетам знать буду. Замена мне вот-вот явится. Буду в части летать — как все люди.

— Да, конечно, — сказал Воскобойников. — У вас своя жизнь.

— Небо у нас, — сказал командир звонко. — У вас земля, у нас — небо. Хоть и вертолетное, а все ж таки небо.

— А я так считаю, командир, — сказал Гаврила, — молодость это. Пожалеть бы не пришлось. Я летал и в частях. Что там? Как