не объявляя войны, вероломно нарушив договор с нами. Он намеревается разгромить Советский Союз, захватить наши земли, поработить народ. Но это ему не удастся, товарищи! Мы землю свою, политую нашим потом и кровью, землю дедов и прадедов наших, никому не отдадим, мы будем биться за нее и за нашу Советскую власть, не щадя жизни своей. Под руководством нашей славной Коммунистической партии мы разобьем гитлеровскую армию и прогоним от наших священных рубежей. Смерть фашистским извергам! Да здравствует Коммунистическая партия! Да здравствует могучий советский народ!

Как во сне Галя слушала речи Демина, деда Афанаса, Дмитрия Ульяновича и вместе со всеми кричала:

— Ура! Смерть фашистам!

Особенно шумно и горячо аплодировали деду Афанасу. Галя видела, как он волновался и как его колени дрожали.

— Бейте немца крепче! — насупив седые брови, гневно, но внятно, неторопливо говорил он. — Надо его навсегда отвадить от наших ворот, чтоб он и дорогу к нам запамятовал на веки вечные! Ить энто что же такое получается — второй раз на моей памяти немец рушит нашу мирную жизню. Остервенел совсем Гитлер ихний. Вы там проучите его как следует, ребята! — И дед поворачивался лицом к призванным парням, группой стоявшим вблизи трибуны. — Жаль, староват я, а то бы тоже с вами!

После выступления деда раздались голоса:

— Позвольте слово!

— Запишите меня… добровольно иду на фронт! — выкрикнул грубоватый мужской голос.

Демин поднятой рукой установил тишину и пояснил, что насчет записи добровольцев пока никаких указаний нет, и предоставил слово от мобилизованных. Крутоярову Илье, трактористу-стахановцу.

Илья начал ровным, спокойным тоном, похоже, подражая секретарю райкома партии:

— Насчет нас можете быть уверены, товарищи колхозники, — спуску мы врагу не дадим. Мы постоим за Родину как полагается. И вы, дедушка Афанас, не сомневайтесь — фашистам мы всыплем по первое число. Мы их навсегда отучим воевать! — не выдержав тона, выкрикнул Илья. — Мы их расшибем в пух и прах, так что они и костей своих не соберут! И потом скажем: хватит! Сидите смирно и никого не трогайте! На земле должен быть мир. Зачем людям понапрасну убивать друг друга? — После небольшой паузы Илья опять негромко и спокойно продолжал: — До свиданья, товарищи, отцы, матери, деды и бабушки наши! До свиданья, дорогие девушки! Не скучайте, мы скоро вернемся. Вернемся с победой! Ура, товарищи!

Народ дружно подхватил «ура», так дружно, что площадь загудела, как лес в бурю, а повариха Луша, даже когда все уже затихли, еще раза два крикнула.

Галя пристально наблюдала за Ильей. На какую-то долю секунды он показался ей совсем иным человеком, непохожим на того простого и веселого деревенского парня, которого хорошо знала и любила, который играл на баяне, гулял с ней, обнимал, целовал ее. Он будто сразу недостижимо возвысился над ней, стал как бы в один ряд с такими людьми, как секретарь райкома Демин.

Между тем Илья, видать так и не нашедший Галю в толпе, продолжал водить глазами во все стороны. Конечно, он ищет ее! У Гали вдруг сжалось сердце, на глаза навернулись слезы. Близятся прощальные минуты! Ей захотелось крикнуть: «Илюша! Здесь я!» — но не осмелилась.

Свиридов торопливо сбежал вниз, за ним сошли остальные. Трибуна опустела, хотя никто не объявил о закрытии митинга, как это всегда делалось. Наверно, забыли.

Демина внизу обступили мобилизованные. Дружелюбно улыбаясь и щуря свои монгольские глаза, он пожимал им руки, подвигаясь от одного к другому и на ходу говоря:

— Надеюсь на вас, дорогие! Не посрамите нашего района и земли русской. Воюйте храбро, мужественно. Почаще пишите с фронта и родным своим и нам — райкому партии и комсомола. А ты, Илья, хорошо, правильно сказал!

Илья смущенно улыбнулся, все еще продолжая искать Галю, и именно в этот момент увидел ее. Наспех попрощавшись с Деминым, он поспешил к ней. Галя была рядом с братом Васей, державшим на ремне баян Ильи. И когда Илья подошел к ней, она почувствовала, что он — ее, родной, любимый, а то, каким он показался ей на трибуне, — просто что-то чудное, померещившееся, вроде как во сне. Она застенчиво подняла на него свои светящиеся черные глаза и робко улыбнулась какой-то особенной печальной и будто виноватой улыбкой. Взгляд этот был так нов и необычен, столько в нем было чего-то такого, что никакими словами не выразишь и не объяснишь, что Илья не выдержал, и все в нем дрогнуло, затрепетало, наполняя душу тревогой. И чтоб заглушить это свое непонятное состояние, он весело и громко выкрикнул:

— Ну, поехали, Вася!

И с шутливой небрежностью взял Галю под руку.

Обоз тронулся. Зашуршали, заскрипели, затарахтели колеса по мощенной булыжником улице. По бокам с обеих сторон около телег шли мобилизованные и провожающие — матери, отцы, дети, бабки, девушки, парнишки лет пятнадцати-шестнадцати.

3

Пелагея Афанасьевна брела рядом с телегой, на которой лежали вещи Васи, Ильи, Вани Тугоухова и других. Она то и дело прикладывала к глазам скомканный бордовый платочек. Вася подошел к матери и тихо-тихо стал уговаривать ее, чтобы она не беспокоилась, обещая скоро вернуться.

— Ох, сыночек! Знаю, какое это скоро! Отца твоего вот так же проводила, да более семи годочков и не видала. Хорошо еще, живым вернулся.

— То было одно время, теперь — другое, — серьезно возразил Вася. — Мы их, фашистов паршивых, живо расчихвостим. Мы им покажем, где раки зимуют!

— Помоги вам господь, хорошо бы оно так-то, — сквозь слезы плаксиво говорила Пелагея Афанасьевна. — А ну-ка не вы их, а они вас?

— Да ты что, маманя! Как же это может быть? Ты такое лучше и не думай и не говори.

— Я, сынок, к тому, что не надо говорить гоп, пока не перепрыгнешь. И пуля, она ведь дура… всякое может случиться…

К ним подошел Петр Филиппович.

— Ну чего ты, мать? — с теплотой в голосе глухо сказал он. — Утри слезы. Не надо… Не один же наш — все идут. Что ты, всамделе, словно по покойнику.

Лошади шли медленно, лениво махали хвостами, крутили головами, отбиваясь от нахально нападавших оводов и мух. Жара была нестерпимая. Собаки лежали в тени строений, часто дыша открытыми ртами, и длинные розовые языки их были высунуты до отказа.

Илья крепко сжимал руку Гали и задумчиво говорил:

— Ты, Галюша, не печалься, мы быстро домой возвратимся. Помнишь, в тридцать девятом белорусский поход был — месяца за два все прикончили. Так и теперь. Самое позднее — осенью будем дома. Тогда и свадьбу сыграем.

Галя слушала внимательно, и ей было странно, что в такую минуту он напомнил о свадьбе. Может, он хочет этим утешить ее?