Так и вышло: Константин наклонил голову, но в тот же миг, смутившись, отстранился, не отдавая себе отчета почему. На миг ему почудилось, что поцеловать Марианну столь же неестественно и даже кощунственно, как вожделеть древнюю Праматерь, умудренную опытом старицу или ту черноокую госпожу с жестким взглядом, что вечно перетасовывает колоду Таро. Эту глупую мысль он тотчас изгнал из головы ввиду ее явной нелепости, но момент был упущен, искра желания угасла. Поцелуй так и остался в череде прошлых желаний, невоплотившихся и забытых. Неловкое молчание начинало тяготить. Константин взял Марианну на руки и понес на первый этаж в зал к покинутому инвалидному креслу.

Но что же все-таки произошло с Ильей после атаки става боевых рун зазеркалья? Он поднялся, незамеченный, потерянный для всего и для себя самого, отрешенный, словно в забытьи, и, еле волоча ноги, спустился вниз. Попался на глаза старой цыганке, которая знала: карты не врут, – без сил проковылял мимо. Пересек зал, добрался до освещенных лунным сиянием входных дверей, те тут же отворились. Он глубоко вдохнул, и это могла быть свобода, если бы не тронула черствую душу Грегора печать заклятья и если бы не разъяренный оскал, ставшая дыбом шерсть и свирепый рык выступившего ему навстречу из темноты чудища. «Заклинаю на смерть…» – ядовито шипела сквозь ворох мыслей жестокая дочь Мэв, решительно и необратимо наступала сама тьма ему на погибель. С каждым шагом черное чудище выманивало его силы, конечности немели, из тела утекала кровь. Грудь пронзила резкая боль. Рука потянулась к сердцу – не достигнув цели, безвольно опустилась: ушли прочь силы, и кровь тоже ушла. Грегор, благородный эмиссар спасительной Гидры, рухнул лицом в мокрую грязь, канув в небытие.

На том месте его без признаков жизни и застали Степа и Аким, в то время как Валера обследовал зал. Степа поначалу отпрянул, увидев рядом с телом огромного черного пса. Аким остолбенел, не веря глазам:

– Лохматик! Ты как здесь…

Мальчик обнял пса, шокировав Степу, который вновь потерял уверенность в том, что покинул Страну Чудес.

– Это мой пес, Лохматик. Ума не приложу, как он здесь оказался.

К воротам подъехала «скорая», за ней – полиция. Гражданские и официальные лица набежали, как муравьи. Они наводнили пространство зала гулом и слепящим светом, который лишь раздражал медленно приходивших в себя людей – гостей злополучного перформанса скандального музыканта.

Пришел в себя и Пашка. Едва очнувшись, он искренне возжелал вновь забыться сном, так как его пробуждение тотчас отравило появление Пробела – личности, которую он не только не мечтал лицезреть в предлагаемых жизнью обстоятельствах, а будь на то его воля, предпочел бы и вовсе о нем забыть. Но судьба не была столь благосклонна – Пробел стоял над ним, исполненный тошнотворного сочувствия. И мерзкая вонючая псина тоже была тут как тут. Ему казалось, что псина злорадно улыбается и воняет, и чем больше улыбается, тем ядренее исходящая от нее вонь. Все прискорбно, гадко, тошно – Пашку и в самом деле вырвало.

– Все в порядке! – ободряюще пел Пробел. – Худшее позади, скоро тебе станет легче.

«Пошел ты…» – хотел ответить Пашка, но слова не выходили, не было сил. А через пару минут ему и вправду полегчало. Он, приободрившись, стал наблюдать за происходящим со все возрастающим интересом.

– А вот и ангел пожаловал! – Из темного угла зала донесся старческий голос.

Вслед за голосом появилась сама старуха – страшная, темная. Под руку ее поддерживал крепкий лысый мужик в спортивной одежде. Она села, опираясь на деревянную клюку. Старуха оказалась на редкость смелой – по-свойски, запросто протянула руку к свирепому псу, потрепала его за гриву. В ответ пес лизнул ее ладонь. Пробел заметно удивился и, как показалось Пашке, занервничал, кинув на старуху вопросительный взгляд.

– Он вас знает? – произнес Пробел, вскинув брови.

– Мы с ним встречались. Было дело. Забавно: Шут оставил собаку[13]! Впрочем, ему она без надобности – он, не слыша никого, все равно шагнет в пропасть.

– Но это не ваша собака, нет? – неуверенно проговорил Пробел, почесывая пса за ухом.

– Он – ничья собака.

– Простите, я вдруг подумал, что вы можете его забрать. Стоит вам захотеть, и он последует за вами.

Старуха засмеялась:

– Нет! Что ты? Нет! Я не забираю чужих ангелов. Тебе повезло, что вы встретились. Я вот своего за всю жизнь так и не повстречала. Пес – твой ангел, твой защитник и проводник в миры, недоступные глазу. Тебе только предстоит открыть их. Ты – особенный. Оба начала присутствуют в тебе одном. То, что ты неразумной башкой принимал за слабость – есть могучая сила. А как иначе две разные души смогли ужиться в твоем теле? Живи без оглядки на прошлое, наплюй на чужое мнение! И ты увидишь, как мир расступается перед тобой!

– Я постараюсь! – ответил Пробел, улыбнувшись уголком рта.

Пашка, будучи невольным свидетелем этого странного диалога, пришел к не менее странным выводам: во-первых, черная страшная старуха – определенно ведьма; во-вторых, все происходившие с Пашкой в последнее время нелепости и неудачи, как и эта необъяснимая массовая отключка, дело рук Пробела, его самого, колдуна чертова! А в-третьих, пожалуй, разумнее больше не называть его Пробелом. И вообще, с таким непредсказуемым типчиком гораздо выгоднее дружить, недели враждовать, идя на поводу уязвленного самолюбия. Авось и паук перестанет нашептывать дичь. «Ну его, самолюбие!» – решил Пашка, глядя на лужу блевотины на полу.

– Слышь, Аким! – обратился Пашка к однокласснику, впервые назвав его по имени. – Поедем отсюда, а?

– С радостью! – отозвался Аким, помогая Пашке подняться.

Когда Аким с Пашкой в сопровождении Лохматика направлялись к выходу, из глубины зала выдвинулась инвалидная коляска, в ней сидела девушка. Марианна, проехав вперед, остановилась возле цыганки. У Валеры, стоявшего рядом, зазвонил телефон, и арборист спешил вернуться к насущным делам – кому, как не ему, предстояло разруливать ситуацию с упавшим деревом. Марианна простилась с Валерой, одарив на прощание легкой улыбкой, которая, как заметил Валера, отчего-то делала ее старше. Он, покидая таинственный дом, в котором по воле случая ему пришлось стать участником событий по меньшей мере незаурядных, еще долго размышлял о том, за что же все-таки загадочная девушка, едва не расставшаяся с жизнью, была ему благодарна. Выходило, будто он, сам того не подозревая, освободил Вихрь, но что это значило, он, как ни старался, не смог уразуметь. Для девушки все кончилось благополучно – это единственное, что он понимал, единственное, что имело значение. И Валера не сожалел ни о чем. Грядущие перипетии, связанные с улаживанием инцидента с заказчицей, стали вдруг несущественны – тем ноябрьским вечером, перешедшим в ночь, ему довелось соприкоснуться с неизведанным, хоть ненадолго, но сделаться частью чего-то большего, лежащего за пределами бытия. И какая-то частица неведомого навсегда останется с ним – драгоценной жемчужиной из вод непознанного, негасимым маяком она будет освещать его путь, на котором, он верил, все непременно сложится хорошо.