— Тогда я не стану рисковать, — сказал я, слезая с лошади. — Вместо этого я вырежу наши имена вот здесь, на ровной поверхности льда, прямо у этого черного обломка камня, который легко узнать. Один из нас должен прийти сюда перед смертью — а ты наверняка переживешь меня, Ливия, — чтобы посмотреть, сдвинулись ли наши имена на длину человеческого тела.

— Или же они придвинулись друг к другу, — пробормотала девочка, когда я начал вырезать их лезвием своего меча. — Или отодвинулись.

— Или не стерлись ли они вовсе, — добавил я, но она на это ничего не ответила.

Я знал, что нравлюсь маленькой Ливии, хотя она вряд ли относилась ко мне как к старшему брату, потому что у нее уже было двое братьев, с которыми девочка совершенно не дружила. Я полагал, что она считает меня чрезвычайно приятным и снисходительным дядюшкой или — я уже отмечал, что Ливия была весьма проницательной малышкой, — возможно, даже тетушкой. Она часто говорила со мной, как это делает одна женщина с другой: рассказывала о нарядах, украшениях и тому подобном — словом, о вещах, о которых девочка обычно не рассказывает мужчине. И я частенько ловил на себе ее косые любопытные взгляды. Очевидно, Ливия кое-что подозревала и решила удовлетворить свое любопытство относительно меня, потому что как-то раз в одном укромном местечке на берегу озера она разделась догола, чтобы искупаться, и убеждала меня сделать то же самое.

— Я не умею плавать, — солгал я.

— Тогда просто войди и поплещись на мелководье, — позвала она, вовсю резвясь в воде, подобно маленькой выдре. — Это восхитительно!

— Нет, — сказал я, попробовав пальцами волны озера и притворившись, что дрожу. — Брр! Ты привыкла к ледяной воде. Я же пришел из теплых краев.

— Лжец! Ты или блюститель нравов, или трус, или же с тобой что-то не в порядке и ты не хочешь, чтобы я это заметила.

На самом деле Ливия оказалась очень близка к истине, потому я не поддался ее насмешкам и уговорам. Я уселся на гальке и с удовольствием наблюдал за ее прыжками и кувырками, пока она не утомилась. Девочка вышла из воды и уселась рядом со мной, чтобы обсохнуть на солнце, прежде чем снова одеться. Теперь уже дрожала она и все тесней прижималась ко мне, я обнял малышку, и Ливия замурлыкала от удовольствия.

Я же призадумался. Давным-давно уже я понял, что никогда не должен превращаться из мужчины в женщину и наоборот — в попытке обмануть кого-нибудь — в присутствии собаки, потому что знал, что тонкий нюх ее сразу разоблачит обман. Теперь же поведение Ливии навело меня на еще одну мысль. Очевидно, интуиция у детей развита очень хорошо. Стало быть, если рядом ребенок, мне нужно быть особенно осторожным.

Однако, так или иначе, мне уже не было нужды проявлять осторожность в присутствии Ливии, ибо та наша прогулка оказалась последней. Когда на следующее утро я подъехал на Велоксе к копи, девочки нигде не было, однако мне навстречу вышел ее отец. Он сказал, что Ливия простудилась и лекарь, который живет при копи, велел девочке оставаться в своей комнате — все помещение тщательно закрыто, занавешено и полно целебным паром, — пока она не поправится. Георгиус сообщил новость таким тоном, словно это я был виноват в болезни его дочери, хотя я был уверен, что храбрая маленькая Ливия рассказала ему о своем купании и о том, что она залезла в воду по своей воле.

Во всяком случае, я смог разглядеть щелку между ставнями в окне наверху, где была комната Ливии. Я подъехал поближе к дому, девочка раскрыла ставни пошире, и я смог увидеть, какой печальный у нее вид — бедная больная малышка, закутанная в стеганое одеяло. Итак, я помахал ей в знак приветствия и жестами, надеюсь понятными, растолковал, что буду в ее распоряжении, как только ее выпустят из заточения. Личико девочки просветлело, и она тоже жестами показала, что огорчена, а затем подняла вверх четыре пальца, дав мне знать, сколько дней ей придется сидеть взаперти. Затем Ливия послала мне поцелуй, и я уехал.

Мы никогда не знаем, когда наступает последний раз.

* * *

Я спустился с холма, размышляя о том, как мне провести день — следующие четыре дня, — потому что я сильно привязался к Ливии и привык постоянно находиться в ее обществе. Но затем, когда я пришел в конюшню, чтобы вернуть Велокса в стойло, я испытал настоящее потрясение, увидев там Вайрда. Впервые с тех пор, как мы прибыли в Хальштат, он ухаживал за своим конем и что-то нежно говорил ему. Теперь, когда Вайрд не сидел, развалившись за столом, и не лежал, растянувшись на кровати, я смог разглядеть, что он ужасно похудел. Голос моего друга стал сиплым — может, потому, что его горло, как он заявлял, было сжато кольцом или сожжено до мяса невероятным количеством вина, — однако он казался трезвым и вел себя вполне разумно.

— Что за чудеса? — скептически вопросил я. — Неужели после того, как мы с Андреасом и его женой долго и тщетно пытались отучить тебя от пьянства, ты наконец решил взяться за ум?

Старик прокашлялся, сплюнул на солому в конюшне и сказал:

— Когда нынче утром я обнаружил, что не могу проглотить даже римского разбавленного вина или слабого пива, то решил, что мои внутренности, должно быть, и в самом деле взбунтовались. Теперь я не желаю даже слышать о выпивке. Я обещал тебе охоту, мальчишка. Что скажешь? Или ты настолько презираешь этого старого негодника, что не захочешь отправиться с ним еще один раз?

— Нет, fráuja, ni allis, — смиренно произнес я, раскаиваясь, что частенько ворчал на старика, как вечно недовольная жена. — Я надеялся, что ты исцелишься и мы снова сможем отправиться путешествовать.

— Мы будем отсутствовать несколько дней. Твоя подружка Ливия отпустит тебя на охоту? Ты можешь ненадолго отложить свою детскую привязанность?

— Разумеется. Пожалуй, в последнее время я слишком часто общался с ребенком. Хорошо бы прогуляться хоть разок, не чувствуя себя строгой нянькой.

— Я вижу, что у тебя с собой меч и праща. А я захватил свой лук и стрелы. Ну ладно, давай оседлаем лошадей и отправимся на охоту.

Нам не было нужды возвращаться в таверну за чем-нибудь, потому что мы оставили все свое снаряжение в конюшне. Мы отобрали несколько шкур для ночевки, завернули в них припасы, которые могли нам понадобиться, и привязали свертки к седлам, затем сели на лошадей и выехали из Хальштата. Вайрд не поехал по дороге, что привела нас в город, той самой, по которой я только что спустился вниз от копи. Он выбрал ту, которой мы с Ливией добирались до eisflodus на Каменной Крыше.

Когда тропа стала достаточно широкой и мы смогли ехать бок о бок, я сказал:

— Ты раньше говорил, fráuja, что мы будем охотиться на какую-то особенную дичь. Кого ты имел в виду?

— Птица называется auths-hana. Не то чтобы она такая уж особенная, но скрытная, ее редко можно увидеть, да и охотиться на нее надо совершенно иначе. За все время наших совместных странствий мы ни разу не сталкивались с auths-hana. Думаю, теперь настало время показать тебе, как выслеживать эту птицу. Ох и вкусное же у нее мясо!