После этого мы посетили мастерскую ювелира. Этот мастер не изготавливал современных украшений, таких, какие я видел (и время от времени покупал) повсюду. Он сознательно копировал те древние предметы искусства, что хранились в церкви Голгофы, только делал их такими, какими они выглядели, когда были новыми: ножные и ручные браслеты, наплечные фибулы, изящные кинжалы, которые не столько были оружием, сколько служили поясным украшением, ожерелья и нагрудные броши, — все его изделия были из сияющей бронзы.

Когда Ливии наступила пора возвращаться домой, где ее ждал воспитатель, я проводил девочку до самого верхнего уровня города. После этого я вновь вернулся в лавку ювелира, ибо увидел там кое-что, что мне захотелось купить себе, но я не желал, чтобы Ливия об этом знала. Это смутило и ошеломило бы малышку, потому что сей предмет явно предназначался для женщин. Это был защитный нагрудник, такой старомодный, какого я больше нигде никогда не видел (уж не знаю, носили ли подобные вещи другие женщины, кроме меня).

Это было весьма простое изобретение, как и можно было ожидать от древних мастеров, но в то же время сделанное весьма искусно и чрезвычайно красивое. В основе своей нагрудник состоял из одной очень длинной, тонкой бронзовой проволоки, толщиной с перо орла, но искусно изогнутой в виде двух спиралей, которые расходились в противоположных направлениях. Левая закручивалась, полностью закрывая левую женскую грудь, начиная от соска, затем над выпуклостью ее проволока изгибалась и шла вниз вдоль ложбинки, после чего снова делала виток, а снаружи правой груди спираль закручивалась внутрь до самого соска. С обеих сторон к нагруднику крепились ремни, так, чтобы их можно было завязать сзади. На витрине ювелира все это сооружение просто лежало в виде плоской пластины, но, когда оно было застегнуто спереди, спирали выдвигались и расширялись в виде футляра для каждой груди, они одновременно служили и украшением, и защитой. Поэтому-то я и купил нагрудник, но не как доспех, а для того, чтобы подчеркнуть свои груди, когда снова оденусь как женщина. Это была довольно дорогая покупка, но я рассудил, что она вполне окупится, когда я соберусь снова стать женщиной, придав мне более женственный и привлекательный вид.

Все последующие дни я в основном приятно проводил время в компании Ливии, потому что Вайрд погрузился в необъяснимое отчаяние и пьянство. Я возвращался в таверну только для того, чтобы поужинать там, переночевать и позавтракать, а потом снова уйти. Днем мы с Ливией обычно покупали еду в других городских тавернах, а однажды ее отец пригласил меня к ним на обед. Однако чаще всего голод заставал нас, когда мы находились далеко от города, поэтому мы разыскивали хижину какого-нибудь дровосека, углежога или пастуха, жена которого за умеренную плату готовила для нас незамысловатую трапезу.

Однажды утром, когда мы с Ливией собирались провести день, обследуя территорию, про которую она знала, что та совершенно безлюдна, я зашел в кухню и попросил старуху-трактирщицу приготовить для нас корзинку с хлебом, сыром, колбасой, а также наполнить мою флягу молоком. Пока я ждал, Андреас тоже пришел на кухню и, отведя меня в сторону, сказал:

— Акх, Торн, я беспокоюсь о нашем друге Вайрде. Он бывал здесь много раз раньше, но таким я его никогда не видел. Только представь, он отказывается есть. Говорит, что якобы у него нет настроения проглотить хоть один кусочек. Разве это разумно? Не мог бы ты убедить его выйти прогуляться и пройтись хотя бы по лесу или отправиться на озеро?

— Я пытался его убедить, но тщетно, — сказал я. — А приказывать ему я, сам понимаешь, не могу. Вайрд просто из себя выходит, когда младшие пытаются учить старших, так что, боюсь, будет только хуже. Но ты с ним почти одного возраста, Андреас. Предположим, что ты просто скажешь Вайрду, что для его же блага не дашь ему больше хмельного.

— Vái! Тогда он не будет поддерживать свои силы хотя бы малым количеством вина или пива.

— Мне жаль, но тогда я ничем не могу помочь, — сказал я. — Но не стоит слишком уж беспокоиться: я и раньше видел, как пьянствует Вайрд, и даже дольше, чем в этот раз. Рано или поздно он заболеет от спиртного и сляжет, полный раскаяния и в невыносимо дурном настроении, после чего все опять постепенно наладится.

Чаще всего я брал своего Велокса из конюшни и ехал верхом к копи. Там я или оставлял его в компании с мулами и мы с Ливией уходили пешком, или, если мы собирались далеко, оба ехали верхом: я сажал девочку на седельную подушечку позади меня. Я всегда брал с собой пращу и пытался обучить Ливию пользоваться ею. Но она так и не преуспела в этом, поэтому именно я добывал маленьких зверушек — зайцев, белок, кроликов, куропаток, — которых мы делили между собой. Она несла свою долю добычи домой, а я забирал свою в таверну. Андреас и его жена были согласны со мной, что мясо приятно разнообразит обычное рыбное меню. Но и восхитительно пахнущие блюда не смогли заставить Вайрда хоть раз поесть, даже когда он бывал относительно трезв и с ним можно было разумно говорить.

— Я просто не могу глотать, — настаивал он. — Старость не только притупила мой ум и зрение, но она также кольцом сдавила мне горло.

— Иисусе, — услышав это, сказал я, — да ничего с твоим горлом не случилось, если ты продолжаешь вовсю вливать в себя крепкие напитки.

— Даже это делать становится все трудней и трудней, — пробормотал Вайрд, — и это все меньше и меньше помогает. — Тут он снова сделал большой глоток вина, поэтому я не стал долго задерживаться в его обществе.

Что же касается наших с Ливией вылазок, то куда мы с ней только не ходили и не ездили. Однажды мы забрались больше чем наполовину на самый высокий пик в окрестностях — Каменную Крышу, который и дал название всему этому отрогу Альп. Таким образом, Ливия смогла показать мне то, что она называла eisflodus. Слово это, обозначающее «течение льда», ни о чем мне не говорило до тех пор, пока мы не подъехали на Велоксе к самому краю пика. И тут глазам моим предстало незабываемое зрелище.

Широкий, словно река, eisflodus лежал в большой, продуваемой ветрами расщелине горы. Казалось, что по нему пробегали ряби, волны, тут и там виднелись водовороты и пороги, как в речном потоке, который несся вниз и, минуя Хальштат, впадал в озеро. Но все это оказалось на самом деле неподвижным, потому что было из прочного льда, — или неподвижным, по крайней мере, для человеческого глаза. Ливия сказала, что лед все-таки движется, но ползет так медленно, что если я сделаю на нем какую-нибудь нестираемую пометку, то за всю мою жизнь лед не продвинется больше чем на длину моего тела.

За исключением соломы и небольших сугробов старого снега, который надуло на него подобно белой пене, eisflodus был почти таким же синим, как и Хальштат-зе. Эта синева непреодолимо влекла к себе новичка, и мне захотелось проехаться на Велоксе по его поверхности. Но Ливия покрепче обхватила меня за пояс и предостерегла:

— Сейчас лето, Торн. Там будет множество runaruneis.

Еще одно слово, которое ничего для меня не значило, поэтому я высказал предположение:

— Ледяных демонов?

— Какие там демоны, дурачок, — рассмеялась она. — Скрытые трещины. В течение теплого дня лед тает, вода сбегает ручейками то тут, то там и прорезает глубокие трещины, но выпавший за ночь снег замерзает и постепенно образует над ними корку. Ты ступишь, как тебе покажется, на весьма крепкий лед и, к своему ужасу, обнаружишь, что это всего лишь наст, упадешь, застрянешь в бездонной расщелине и никогда не выберешься оттуда. Я не хочу, чтобы это произошло с кем-нибудь, кого я… — Ливия так резко замолчала, что я повернулся в седле, чтобы взглянуть на нее, а девочка покраснела и быстро закончила: — Мне бы не хотелось, чтобы это случилось со мной, тобой или Велоксом.