в мыслях кагэбэшника. Монолог [Милды] выделялся на этом фоне, как – ну, я не знаю; как стихи Бродского? Среди пьяной болтовни? Аня [Мамчур], подруга моя старинная, убеждает меня тридцать лет, что у Бродского гениальные стихи. «Строка так и переливается в строку единственно верным образом». Вот у Милды в речи так, наверное, переливалось. Было не остановиться, не оторваться от её многостраничного абзаца. Даже незнакомые слова – а их было много – я даже не спотыкалась об эти слова, как обычно. Я будто скользила по ним, притворяясь, что они знакомые. Эта уловка действовала. Мне казалось, что я их понимаю.

Суть монолога… А я не знаю, в чём суть. Там много было мыслей. Но общая тема… Формально ведь, понимаете, монолог имел отношение к сюжету. Милда зачем-то метала перед Васей бисер на тему того, почему нам не светит контакт с инопланетянами.

Её объяснение состояло как бы из двух частей. П[оловина посвящалась тому, п]очему мы никогда не вступим в контакт с цивилизацией на нашей ступени развития. Эта часть сводилась к формуле Дрейка. Милда излагала ту же самую информацию, которую американцу написала на листочке, но не числами, а красивыми словами. [Она говорила, что] цивилизации типа нашей появляются крайне редко и быстро самоуничтожаются. Вследствие этого они слишком разнесены во времени и пространстве. Что и требовалось доказать.

Другая часть [объяснения] касалась цивилизаций, которые значительно выше – непредставимо выше нас по уровню развития. Милда поведала Васе, что всё-таки бывают и такие. Девяносто девять и девять и ещё сколько-то раз девять процентов [цивилизаций] погибают от собственной дурости, но некий крошечный процент выживает. Учитывая размеры и возраст космоса, этого [процента] достаточно, чтобы в каждом скоплении галактик рано или поздно появлялись выжившие. Может быть, не в каждом скоплении даже, а в каждой группе галактик. Точно не помню латышское слово – kopa или grupa. Короче, на некое число галактик в среднем приходится одна долгоиграющая цивилизация. Раз возникнув, она потом существует миллиарды лет в том или ином виде.

Группа галактик (латыш. galaktiku grupa) содержит несколько десятков галактик, сопоставимых с нашей и гравитационно привязанных друг к другу. Диаметр подобной группы может достигать 7 миллионов световых лет. Скопление (латыш. galaktiku kopa) может содержать до тысячи галактик и иметь более 15 миллионов световых лет в диаметре. (Для сравнения: диаметр видимой части нашего Млечного Пути – примерно 90 тысяч световых лет.)

Если в окрестностях Млечного Пути есть сверхцивилизация, которой миллиарды лет, то встаёт вопрос: почему мы не наблюдаем её следов? С практической точки зрения, ответ простой: сверхцивилизация умеет жить таким образом, чтобы её не было видно. Ну вот не хочет она, чтобы всякие недоразвитые её видели. Поэтому мы её и не видим.

Но почему она не хочет? Почему выжившие не выходят с нами на связь? Они же явно знают, в какой мы жопе. Могли бы попробовать нам как-то помочь. Если мы всё равно, считай, обречены, кому от этого будет хуже? Почему выжившие не занимаются космической благотворительностью? Почему спасение малолетних полудурков вроде гомо сапиенса не стало их благородной миссией?

Милда долго отвечала на подобные вопросы. Страницу за страницей. И я готова поклясться, что мне, пока я читала, её ответы казались логичными и убедительными. Но когда сама пробую их сформулировать, получается какая-то…

Знаете, это напоминает, как я интересовалась проблемой зла в религии. Я году в пятнадцатом или в шестнадцатом из-за повести про Чернобыль… Там же пастор, да? Он считает, что бог хороший, а всё зло в мире – от людей.

И вот мне стало любопытно. Я подумала, что есть же и в реальности огромное количество неглупых священников, теологов, просто верующих. Как-то ведь они для себя решают проблему теодицеи? Как-то говорят себе: «Вот есть, значит, бог. Бог всех жалеет, всё знает, всё может. Он лично создал этот мир. Откуда ж тогда в мире зло? Малярия, психопатия, онкология, детский церебральный паралич – вот это всё. А-а-а-а, вон оно откуда. Понятно. Отбой, живём дальше, не задаём глупых вопросов».

И я на полном серьёзе пошла к лютеранской священнице. Ты бы, Алина, наверно, сказала: «к пасторке». Я нарочно к священнице пошла, потому что у нас незадолго до того женщин отстранили от [церковной] службы. У лютеран в Европе священницы давно в порядке вещей. В Латвии ещё при оккупации начали женщин рукополагать, в семидесятые годы. Но, видимо, попала кому-то в церковном руководстве вожжа под хвост. Постановили вдруг, что это плохо и так вообще нельзя.

Короче, нашла я священницу по имени Вайра Фишере. Думаю: «Вот, человек тридцать лет на посту. И вдруг её свои же гонят за то, что гениталии не те. Уж она-то всяко решила для себя проблему зла». Спрашиваю у Вайры: «Как вы для себя объясняете существование зла?» Вайра очень охотно, очень пространно мне ответила. У неё чудесный такой старомодный латышский. Я заслушалась. Киваю, думаю: «Блин, ну ни разу в жизни не слышала настолько здравой, стройной речи». А потом, вечером, попробовала мужу пересказать её доводы – и всё какая-то выходит беспомощная ерунда. Нестыковки везде, натяжки, передёргивания.

Я пишу Вайре: «Может, вы мне книжек посоветуете на эту тему?» Она: «Конечно, с удовольствием!» Насоветовала мне книжек. На латышском, на английском, на русском даже что-то. Нашла я эти книжки. И, понимаете, абсолютно то же самое: пока читаю, кажется: вот это блин да! Как логично! Сколько рациональных зёрен! Но только попробуешь в голове систематизировать прочитанное – какая-то фигня в сухом остатке.

С монологом Милды у меня ровно та же проблема. Я пытаюсь… Даже когда абстрагируюсь полностью от того, каким языком она говорит… От того, что действие происходит в Советском Союзе… Я пытаюсь…

Ну, не знаю, давайте вместе попробуем. По-серьёзному, по-честному. Давайте вообразим, что мы из выживших. Миллионы лет тому назад мы как-то выбрались из нашей нынешней безнадёги. Нет, миллиарды лет назад. [Мы] прошли все опасные развилки, пролезли сквозь все бутылочные горлышки. Ни разу не самоуничтожились. Мы так давно шагаем по пути прогресса, что наши технологии, как писал кто-то, неотличимы от волшебства, с точки зрения нынешнего гомо сапиенса. Наверное, они даже от космологических процессов неотличимы иногда.

Ура, мы сверхцивилизация. Что мы будем делать с нашим могуществом, с этой свободой действий? Какие цели будем перед собой ставить?

Насколько я помню, Милда нажимала на то, что это не вопрос физики или биологии. Или социологии. Это не вопрос для дисциплин,