лето развозить заказы из родительской пекарни. Оттуда, из Хямеэнлинны, с расстояния в сто километров, Марья без лишних вопросов верила в неуклюжие враки о том, как много работы в «Лаконии» («Вообще ни на что не остаётся сил»). Она верила, потому что привыкла Даше верить. Ну, и потому что враки приходили в электронном виде. Любое эмодзи, любая гифка выглядели в сто раз убедительней, чем Дашино собственное лицо при малейшей попытке соврать.

От мамы, правда, отделаться одними гифками было нереально, маме приходилось хотя бы раз в три-четыре дня звонить, обязательно с видео. Скрывать от мамы, что ты от неё что-то скрываешь, тоже был дохлый номер. Даша даже не пыталась. А врать маме – совсем за гранью фантастики. Короче говоря, Даша раскололась бы уже первого августа, во время первого же звонка, если б не пришла помощь откуда не ждали – от самой мамы.

– У тебя что там? Олли что-то не то сделал? – спросила мама, услышав и увидев Дашино состояние. – С Марьей поссорилась? Или втюрилась в кого-то? Или с этим – с ним – опять встречаешься? С Гильгамешем?

Даша сумела не дать вразумительного ответа ни на один из вопросов, и мама, судя по всему, решила, что верна последняя гипотеза: Дашу колбасит, потому что Гильгамеш из того августа вернулся в Финляндию и она с ним опять сошлась. Это давало отсрочку до двадцать первого, потому что в их с мамой системе координат история с Гильгамешем была недетским делом и ваще серьёзно. Про недетские дела и ваще серьёзно полагалось говорить в офлайне, когда можно обниматься, и класть голову на колени, и по необходимости таскать друг другу воду, бумажные салфетки и hätävarasuklaa – неприкосновенную шоколадку. Поэтому мама оставила эту тему, и больше её не касалась, и не должна была коснуться до двадцать первого.

Но двадцать первого отсрочка истекала. И мама, и Томми, и Марья ждали, что она, Даша, приедет в Хямеэнлинну на свой день рожденья. На день своего появления на свет. Она не могла туда не поехать.

Теперь, нюхая грозу из квартиры на Хямеэнтие, 35, Даша надеялась, что за оставшиеся дни они (все называли пришельцев просто «они», сколько бы остроумных кличек Алина для них ни выдумывала) как-нибудь сами наконец поставят маму в известность. Ведь могли же они сами позвонить, или устроить наводку, или показать маме рекламу в ютьюбе, как Лизаксанне показывали. Помощь пришельцев в этом недетском деле день ото дня казалась Даше всё вероятней, а главное – всё нужней. Она не представляла, как заговорит с мамой о своём появлении на свет, если до сих пор даже не набралась решимости показать листки из журнала «Химия и жизнь» членам фан-клуба л-ских писателей.

Поначалу она убеждала себя, что ничего и не надо показывать. Она и боялась, и надеялась, что в квартире на Хямеэнтие, 35 в любом случае найдётся тетрадь с подробным описанием наводки на «чудесную девочку» – та «добросовестная тетрадь», которую Алинин папа собирался туда принести. Но прошли две с половиной недели, а тетрадь так и не находилась. То ли он её не донёс. То ли её никогда и не было. То ли её всё-таки ликвидировали они, преодолев свой пунктик насчёт уничтожения нецифровых носителей. Что бы ни стряслось с тетрадью, итог был один: вся ответственность за сокрытие информации о «чудесной девочке Даше» лежала на ней, Даше 2020 года. И нести эту ответственность делалось всё тяжелей. Особенно вдобавок ко всем прочим ношам.

Она не уставала поражаться, какой наивной была в подвале «Лаконии», когда нашла распечатки. Фантики, рецепты грибного супа с перловкой, кассовые чеки на 980 рублей! Лицо горело при мысли, что она искала среди этого какие-то улики какого-то загадочного преступления. Она реально-буквально воображала себя героиней лампового детектива и городского фэнтези. Даже потом, когда уже многое знала, она бездумно думала, что настоящий приход настоящих пришельцев на планету Земля может быть летним приключением для белой девочки из финского среднего класса. Дня три ещё так думала, сама себе в том не признаваясь.

Теперь, у окна на улице Хямеэнтие, Дашино лицо тоже горело. Так сильно горело, что на какое-то время Даша забыла про грозу. Вспомнила, только когда в свинцовом небе полыхнула совсем уж огромная молния. Почти сразу за вспышкой ударил гром. Даше показалось, что подоконник дрогнул у неё под локтем.

– Дарья! – крикнула Лизаксанна у неё за спиной. – Вы же обещали! Закройте, умоляю вас.

На ладонь уже не просто капало, а лилось, как в душе. Даша убрала руку из-под неба и вытерла о джинсы. Закрыла окно.

– Извините, – сказала она, разворачиваясь на табуретке лицом к остальным. – Я вообще очень люблю грозу.

Какая, for fuck’s sake, Россия?

Даша.

17 августа 2020 года, гроза

Дорогая читательница и менее вероятный дорогой читатель! Они в том августе не сжалились над финкой Дашей Кожемякиной и не устроили её маме наводку. Не сжалятся они и над нами. Всё, что у нас есть, – это наш дырявый человеческий язык и тусклое человеческое воображение. Придётся, как и прежде, собирать наводку из них.

Вообразим ненадолго, что мы не мы. Мы попали в Дашу – мы стали Дашей, как только она повернулась к остальным.

Под нашим задом квадратная табуретка. Наши ноги (в неснятых конверсах) стоят на носочках. С лица, ещё горячего от стыда перед собой и Вселенной, испаряются капли дождя.

У нас в носу букет ароматов: трава, чай, кофе, недавно работавший принтер, чьи-то подмышки без дезодоранта, пропитанный пиццей картон. Примерно так же пахло во время собраний дома у Нанны Микконен из Extinction Rebellion. Но это было до новой эры и даже до пандемии. Теперь (и навсегда) так пахнет Älläläisten Kirjailijoiden Fanittajat. Фан-клуб л-ских писателей на Хямеэнтие, 35.

У нас в поле зрения вся комната. Она частично отгорожена от нас большим столом. В последний день июля, когда мы увидели этот стол впервые, он был завален бумагами. Но теперь мы с Лизаксанной держим все распечатки и рукописи в идеальном порядке.

Лизаксанна слева от нас. Она сидит за столом, подперев кулаком подбородок. Рядом с ней остывает чай в серой чашке.

Справа от нас диван. На диване, как и в последний день июля, расположились Алина и Тайна. Сегодня они сидят рядом, почти соприкасаясь локтями. В их позах нет напряжения. Алина забралась на диван с ногами. Она в шортах, а не в своей разноцветной юбке до пола. На днях