непорядок. Подозрительная девушка с латышской фамилией крутится среди участников. Зовут Милда, как памятник в Риге. Молоденькая, лет двадцати пяти. Вроде бы наша, но щебечет по-английски, как лингафонный кабинет, когда иностранцы к ней обращаются.

Кагэбэшник проверяет список, согласованный во всех инстанциях. Ну, точно: и близко нет никакой Милды. Он звонит начальству. Бьёт тревогу. «Тут, – говорит, – самозванка какая-то. Просочилась».

А ему отвечают странным голосом: «Спасибо за бдительность, Вася. Но у тебя, – говорят, – с опечаткой список. Припиши, – говорят, – Милду авторучкой. Она из Томского политехнического. Дочка латышских ссыльных, да, есть такая неприятная деталь. Оба деда расстреляны при Сталине. Но вундеркинд, понимаешь. Восходящая звезда советской науки, комсомолка, все дела. Заселена в гостиницу с прочими научными работниками женского пола. Ты её держи, конечно, в поле зрения, мало ли она там чё. Но не напрягай понапрасну».

На реальной Бюраканской конференции были, кстати, женщины. Они с краешку стоят на общей фотографии – две или три. Кажется, советские. Имён я не нашла. Может, вы отыщете.

Увы:(((

Кагэбэшник берёт под козырёк, но чувствует, что начальство его газлайтит. А он и так уже был злой как собака от классовой ненависти к работникам умственного труда. А теперь он ещё больше злой. И начинает он за Милдой следить с удвоенной бдительностью. Думает: «Я тебя, цаца латышская, вундеркиндша хренова, выведу на чистую воду – и всех, кто тебя опекает. Я им, сукам, покажу список с опечаткой».

Дальше начинается толстый психологизм. Кагэбэшник ходит на заседания, слушает доклады, слушает прения, ни черта не понимая даже по-русски. Всё его внимание приковано к этой Милде. Пара дней проходит – и он уже повёрнут на Милде. У неё ж в наличии не только интеллект. У неё волосы рыжие, взгляд загадочный, морда лица западная. Ноги длинные в брюках, как у актрисы. У любого советского мужика голова кругом пойдёт, если долго смотреть на такое. А наш-то ведь не просто смотрит – он её по закоулкам караулит, по кулуарам. Хочет уличить в передаче самиздата или в аморалке с иностранцами.

В первые дни ничего такого в поведении Милды не видно. На заседаниях она вообще рта не открывает. Сидит в заднем ряду, внимает светилам науки. Смеётся, когда все смеются. Один раз задала вопрос: «Простите, я не совсем поняла, вы не могли бы пояснить…» В аудитории сразу оживление. Температура подскочила на пять градусов от тёплых отеческих улыбок. Все наперебой бросились девушке растолковывать, чего она не поняла, и что она поняла неправильно, и о чём речь на самом деле, и какие книжки читать надо, и всё на свете.

Но между заседаниями никто к Милде не лезет. Американские мужики и английские боятся к ней лезть. Они не верят, что она может быть какой-то там учёной. Думают, она тоже из КГБ. Ну а наши в таком экстазе от общения с живыми иностранцами в непринуждённой обстановке, что им никаких баб не надо.

Наступает последний день симпозиума. Или предпоследний, не помню. Погода отличная, небо голубое, солнышко светит армянское. Все гуляют после обеда, оживлённо беседуя. Один кагэбэшник наш стоит в тени под деревом, как несчастный влюблённый. Курит папиросу за папиросой, высматривает Милду и нигде её не видит. Соседки Милдины по номеру здесь, а её самой нет. Вздремнуть, что ли, решила в перерыве?

От мысли, что Милда, возможно, одна в номере, кагэбэшник приходит в сильное волнение. Он срывается с места, идёт в корпус, где живут низовые советские участники. У него нет никакого чёткого плана – только непреодолимое желание оказаться наедине с этой девушкой. Можно себе представить, чем бы это желание кончилось, если б он её и правда застал одну в гостинице в середине дня. Но он, к счастью, сталкивается с нею раньше. Проходя мимо корпуса для более важных людей, он видит вдруг, что Милда сидит на крыльце, прямо на ступеньках, и что-то с жаром говорит, и жестикулирует, а рядом с ней, тоже на ступеньках, смазливый американец, жгучий брюнет из ихних евреев. Он внимательно слушает, кивает, поддакивает. И никакой отеческой улыбки на лице.

У кагэбэшника темнеет в глазах. Он даже не пытается изображать конспирацию. Он шлёпается на скамейку на виду у Милды и американца и сидит, не сводя с них глаз. Милда замечает его, приветливо машет рукой. Американец немедленно встаёт и скалится виновато по-американски. Пытается как будто сказать всем своим видом: oops, sorry, товарищ майор. Вы не подумайте, у нас тут совершенно невинная болтовня.

Милда тоже встаёт, но она нисколько не стесняется. Она вытаскивает из сумочки почтовый конверт и протягивает его американцу, что-то при этом объясняя. Американец оглядывается на кагэбэшника. Ему явно стрёмно. Но в конце концов он берёт конверт, сбегает с крыльца и резвым шагом удаляется туда, где гуляют прочие иностранцы. Думает, наверное, гад буржуйский, что его не тронут на глазах у всех.

Кагэбэшник вскакивает, хочет бежать за американцем, отобрать у него конверт. Но вдруг он видит, что Милда идёт в его сторону. Не просто идёт, а улыбается, словно он не Вася из КГБ, а Иннокентий Смоктуновский.

«Василий Петрович», – говорит Милда. И «Вася», и «Петрович», кстати, от балды. Я не помню, как его звали. Не важно. «Василий Петрович, – говорит Милда. – Я не хочу идти на дневную сессию. Думаю вместо этого пойти гулять по живописным окрестностям. Не хотите мне составить компанию? Я знаю, вам тоже в тягость это мероприятие».

У кагэбэшника стукается челюсть об асфальт. Он и не думал, что [Милда] знает, как его зовут. Но он пытается из последних сил сыграть холодную голову при горячем сердце. «Милда Батьковна, – говорит. – Что это вы за конверт передали гражданину Соединённых Штатов Америки?»

А она только машет рукой. «Да так, – мол. – Чепуха. Ничего важного».

Кагэбэшник не знает, как на такое реагировать. Он, с одной стороны, влюблён в неё по самое не могу. А с другой стороны, он смотрит на неё и думает: «Ты чё, совсем дура, что ли? Тебе не рассказали, кто я? Ты забыла, в какой стране живёшь?» Ему и поцеловать её хочется, и любоваться ею, и дать ей в антисоветское латышское рыло, чтоб не воображала о себе лишнего. Сложные у него, короче, чувства.

Но любовь побеждает. Кагэбэшник забивает на конверт и плетётся за Милдой. Это, собственно, финал армянской части. Милда произносит о-о-очень длинный монолог про внеземные цивилизации, кагэбэшник её слушает, не перебивая ни разу, а потом они гуляют до вечера. Смотрят на горы,