Воздух, на удивление свежий, был ощутимо теплее, чемснаружи.

Держась обеими руками за стены пещеры, чтобы не потерятьравновесие, я с опаской сделал пару шагов вперед. Каменные завалы и выбоины,едва освещенные тусклым светом редких лампочек, сильно затрудняли передвижение.Метров через пятьдесят главный коридор ушел круто вниз и направо, тогда какслева открылся просторный грот, который, судя по округлой арке входа, былтворением человеческих рук. Здесь можно было выпрямиться в полный рост –потолок находился на высоте не менее двух метров. Электричества здесь неоказалось, и я включил свой единственный уцелевший фонарь.

Лучше бы я этого не делал. Здесь хранились старые гробы. Побольшей части они громоздились штабелями, а штук десять стояли вертикально,прислоненные к стенам. Все они были разнообразной величины, но преобладалинебольшие, явно детские, и это производило особенно жуткое впечатление. Гробынаходились в разной степени порчи. Те, что лежали горизонтально, совсемпрогнили от времени: темные доски покорежились и растрескались. Крышкипровалились внутрь, прямо на прах, а у верхних гробов отпали боковины.

У подножия этих зловещих пирамид громоздились какие-то бурыеобломки – видимо, кости. Крышки вертикально стоящих гробов даже не былизакреплены: их просто-напросто сняли и прислонили тут же, чтобы только прикрытьсодержимое.

Я выскочил обратно, в главный коридор, и посмотрел в тусторону, откуда пришел. Но незначительный изгиб туннеля теперь скрывал от меняпуть к выходу. Где-то в глубине пещеры все так же урчал генератор.

Меня била дрожь. Сама собою возникла мысль: если бы не этотрокот, исходящий неизвестно откуда, если бы не фонарь – меня бы поглотилачерная бездна.

Но пути назад не было. Ведь здесь находился мой брат.

Собравшись с духом, я зашагал направо, уходя все дальше отвхода, все глубже вниз. На пути снова оказались ступени, все разной высоты, суклоном вбок; над ними лампочки были подвешены ближе друг к другу. Держасьодной рукой за стену, я начал спускаться вниз. Там передо мной открылась новаяпещера, побольше.

От края до края ее занимали металлические стеллажи,выкрашенные в коричневый цвет и скрепленные хромированными болтами и гайками.На каждом из трех ярусов покоились широкие дощатые настилы, похожие накорабельные койки. К любому из стеллажей без труда можно было подобраться, ацентральный проход тянулся через весь зал. Над каждым стеллажом горелалампочка, освещая то, что здесь хранилось.

На каждой полке лежали мертвые мужские тела, полностьюодетые, но ничем не укрытые. Каждое было облачено в вечерний костюм: безупречноподогнанный фрак, белая рубашка с черным галстуком-бабочкой, узорчатый жилетсдержанной расцветки, узкие брюки с атласными лампасами, белые носки и лаковыетуфли. На руках – белые нитяные перчатки.

Тела ничем не отличались одно от другого: бледная кожа,орлиный нос и тонкие усики. Бесцветные губы. Лоб узкий, редеющие волосынапомажены и зачесаны назад. Лицо смотрит вверх – на следующую полку или накаменный потолок. У иных шея была повернута в сторону.

Глаза у всех трупов оставались открытыми.

Почти на всех лицах застыла улыбка, открывающая зубы. Налевом верхнем резце виднелся изъян – отколотый уголок.

Тела замерли в разных позах. Одни были вытянуты во фрунт,другие наклонены, третьи скрючены. Ни одно из них не покоилось так, какнадлежит усопшему: почти все словно окаменели на ходу.

У каждого одна нога торчала над полкой вверх, будто делаяшаг.

Руки тоже не были сложены привычным образом. У одних тел онивздымались над головой, у других тянулись вперед, как у лунатиков, а у третьихлежали вдоль туловища.

Ни на одном из трупов не наблюдалось признаков разложения.Казалось, их заморозили, погрузили в неподвижность, но не лишили жизни.

На них не было ни пылинки; от них не веяло тленом.

На бортике каждой полки белела картонная бирка с рукописнымибуквами, вставленная в пластиковый футляр и незаметно закрепленная с нижнейстороны дощатого настила. Первая надпись, на которую упал мой взгляд, гласила:

Театр «Доминион», г. Киддерминстер

14/4/01

15 ч. 15 м. [Д]

2359/23

25 г.

На следующем ярусе табличка была почти такая же:

Театр «Доминион», г. Киддерминстер

14/4/01

20 ч. 30 м. [В]

2360/23

25 г.

Еще выше, на верхнем ярусе, читалось:

Театр «Доминион», г. Киддерминстер

15/4/01

15 ч. 15 м. [Д]

2361/23

25 г.

На соседнем стеллаже также лежали три тела, помеченныхсходными ярлыками. Даты шли в хронологической последовательности. На следующейнеделе место действия изменилось: теперь это был театр «Фортуна» вНортгемптоне. Шесть представлений. Потом двухнедельный перерыв, затем серияразрозненных выступлений на провинциальных сценах, с промежутком в пару дней.Так, в строгом порядке, было помечено двенадцать трупов. Следующий ангажемент –в брайтонском театре «Палас-Пирс» – длился две недели мая (шесть стеллажей,восемнадцать трупов).

По узкому центральному проходу я дошел до противоположнойстены и тут, на верхней полке последнего стеллажа, вдруг увидел тело ребенка.

Перед смертью мальчик яростно сопротивлялся. Голова запрокинуласьназад и повернулась вправо, рот скривился, будто в плаче, широко раскрытыеглаза смотрели вверх, волосы разметались. Его конечности были напряжены, словноон боролся, пытаясь вырваться на свободу. Одежду его составляли джинсы,спортивный джемпер темно-вишневого цвета с надписью «Волшебная карусель» иголубые парусиновые туфельки. На бирке, заполненной, как и все прочие, от руки,значилось:

Колдлоу-Хаус

17/12/70

19 ч. 45 м.

0000/23

0 г.

А сверху стояло имя мальчика: Николас Джулиус Борден.

Я сорвал бирку и сунул ее в карман, а потом, подтянув к себедетское тельце, взял его на руки. Стоило мне до него дотронуться, каквнутреннее ощущение присутствия брата, постоянно сопровождавшее меня с раннегодетства, стало отпускать и быстро сошло на нет.

Впервые в жизни я ощутил его отсутствие.

Не сводя глаз с брата, лежащего у меня на руках, я попыталсяпридать его телу другую позу, чтобы удобнее было его нести. Конечности, шея итуловище оказались податливыми, хотя и не слишком – будто отлитыми из прочного каучука.Мне удавалось изменить их положение, но они тут же возвращались к прежнемувиду.