Не удержавшись на ногах, мы оба рухнули на каменный пол.Сначала Борден оказался сверху, но мне удалось выскользнуть. Я потянулся кнему, чтобы удержать этого мерзавца.

– Не прикасайся! – закричал он и отшатнулся, азатем, припадая к полу, поспешил отползти от меня подальше.

Изловчившись, я схватил его за лодыжку, но он вырвался и,утратив от страха дар речи, издавал лишь какое-то бессмысленное мычание.

– Борден, мы должны прекратить эту бессмысленнуювражду! – произнес я, но и на этот раз мой голос, больше похожий на шепот,прозвучал хрипло и невнятно.

– Я не нарочно! – выкрикнул он.

Борден, поднявшись на ноги, опрометью бросился прочь, сужасом оглядываясь на меня. Я отказался от борьбы и позволил ему сбежать.

После того случая я вернулся в Лондон, где нахожусьпоследние десять месяцев и по доброй воле веду полужизнь.

Внезапное отключение установки Теслы роковым образомповлияло на мои тело и душу, вызвав между ними антагонизм. Я стал как бытелесным духом своего прежнего я. Я жил, дышал, ел, отправлял естественныепотребности, слышал и видел, ощущал тепло и холод, но оставался не более чемпризраком. При ярком свете, если не разглядывать меня слишком близко, я ничемне отличался от окружающих, разве что некоторой бледностью. Если же смотреть наменя в ненастный день или при искусственном освещении, я обретал вид бестелесногофантома. Тот, кто смотрел на меня, видел сквозь меня. Контуры моего тела неисчезали, и с достаточно близкого расстояния можно было различать лицо, одеждуи прочее, но большинству людей я казался жутким выходцем из преисподней.Поэтому и билетерша, и Борден перепугались так, словно увидели привидение. Ябыстро усвоил: стоит мне допустить, чтобы меня застали в подобныхобстоятельствах, как начнется паника, да и сам я подвергнусь опасности. Отстраха люди совершают непредсказуемые действия; в меня не раз швырялиразличными предметами, как будто хотели меня отпугнуть. Одним из такихпредметов оказалась зажженная керосиновая лампа, от которой я едва увернулся.Поэтому я, по возможности, старался не показываться на виду.

Но при всем том мой разум неожиданно почувствовал себясвободным от стесняющих оков тела: я открыл в себе собранность, быстросоображал, принимал мгновенные решения, то есть проявлял те качества, которымиранее похвастаться не мог. Один из парадоксов моего нового бытия заключался втом, что я постоянно ощущал в себе силы и способность к действию, но в то жевремя не мог совладать с самыми обыденными задачами. К примеру, мне предстоялонаучиться держать письменные принадлежности и столовые приборы: стоило мнебездумно взять в руки какую-нибудь вещь, как она норовила выскользнуть из рук.

Положение, в которое я попал, оказалось столь удручающим имучительным, что обретенная энергия духа, переплавленная в ненависть и страх,постоянно обращалась на этих двух Борденов, а точнее – на того из них, которыйменя изувечил. Он продолжал выкачивать из меня энергию духа – уже после того,как его происки выкачали энергию тела. Я стал, можно сказать, невидим для мира– все равно что умер.

Мне потребовалось не так уж много времени, чтобы сделатьоткрытие: я могу по своему желанию становиться видимым или невидимым.

Выходя на улицы после наступления сумерек, да еще в томсамом сценическом костюме, который был на мне в тот роковой вечер, я могпроникнуть незамеченным куда угодно. Если же мне хотелось выглядеть обычнымчеловеком, я переодевался в повседневную одежду и гримировал лицо, чтобыпридать своим чертам некоторую объемность. Правда, имитация удавалась неполностью: пустые глазницы внушали прохожим ужас, а однажды какой-то пассажир вплохо освещенном омнибусе, заметив необъяснимый просвет между моим рукавом иперчаткой, стал кричать об этом во все горло, и мне пришлось спешно выйти.

Деньги, еда, крыша над головой – все это было мне доступно.Оставаясь невидимым, я брал, что хотел, а в другое время платил, как положено.Так или иначе, об этом не стоило и задумываться.

По-настоящему беспокоило меня другое: состояние здоровьямоего престижа.

Читая газетный репортаж, я понял, что впечатление,оставшееся у меня от беглого взгляда на сцену, было абсолютно неверным. Вгазете говорилось, что Великий Дантон получил увечье в ходе своего выступленияв Лоустофте и вынужден был отказаться от последующих ангажементов, но в данныймомент восстанавливает силы в домашних условиях и рассчитывает со временемвернуться на сцену.

Я вздохнул с облегчением, но был крайне удивлен! Ибо, какмне показалось, в тот вечер на сцене, еще не скрытой занавесом, стоял мойсобственный престиж, застывший в неживой позе, которую я назвал «позойпрестижа». Престиж – это исходное тело, подвергающееся транспортации, котороесловно умирает внутри аппарата Теслы. Как спрятать, куда деть эти побочныепродукты иллюзиона, эти престиж-дубликаты – вот главный вопрос, который мнепредстояло решить, прежде чем выносить «Яркий миг» на суд зрителей.

Итак, сообщение о полученном увечье и отказе от ангажементовнавело меня на мысль, что в тот вечер произошло нечто другое. Транспортацияосуществилась лишь частично, и я оказался ее плачевным следствием. Большаячасть моего исходного естества осталась на сцене!

Мы оба – я и мой престиж – сильно пострадали от подлыхпроисков Бордена. У каждого из нас начались беды. Я превратился в бестелесныйдух, а у моего престижа было подорвано здоровье. Хотя у него оставалось тело исвобода передвижений в окружающем мире, он был обречен на смерть с того самогомомента, когда нас постигло несчастье. Я же был приговорен жить среди теней,хотя мое здоровье не пострадало.

В июле, через два месяца после Лоустофта, когда я толькопытался смириться с судьбой, мой престиж, видимо, принял самостоятельноерешение – приблизить смерть Руперта Энджера. На его месте я поступил бы точнотак же; в ту минуту, когда у меня в голове зародилась эта мысль, я осознал, чтоон – это я. Впервые мы порознь пришли к одному и тому же решению. И это сталодля меня первым знаком: хотя мы жили каждый своей жизнью, наши чувства былиедины.

Вскоре мой престиж вернулся в Колдлоу-Хаус, чтобы вступить вправа наследования, и снова это было именно то решение, которое принял бы и я.

Что до меня, я до поры до времени оставался в Лондоне. Мнепредстояло осуществить жуткий замысел, и я хотел исполнить его тайно, без рискаогласки, чтобы никакие подозрения не коснулись Колдердейлов.

Я задумал раз и навсегда свести счеты с Борденом. Попростуговоря, я собирался его убить, вернее, убить одного из двух Борденов. Еготайная двойная жизнь чрезвычайно облегчала выполнение моего замысла. Онподделал или уничтожил официальные документы, которые свидетельствовали осуществовании близнецов, и тем самым ополовинил их жизни. Убийство одного избратьев положило бы конец этому мошенничеству и принесло бы мне не меньшеморального удовлетворения, чем уничтожение обоих. Я внушал себе, что меня,Руперта Энджера, пребывающего в полупризрачном обличье (тогда как единственноизвестное под моим именем лицо прилюдно похоронено и оплакано), никогда непоймают и вообще не смогут заподозрить в преступлении.