повар накладывал хорошие порции каши, котелок у меня круглый, красноармейский, вот сидели мы со Студентом и наяривали кашу. Два куска хлеба, еще и чай, нечто похожее на него, налили в кружку. Даже не подслащенный. Поели неплохо. Мы за тот остаток дня километров на тридцать от Минска ушли. В общем, проверило нас командование чего мы на марше стоим, как ротный сказал, где-то на среднем уровне, подтянуться нужно, а пока устроились на ночь. Ночью не стали двигаться.

Подняли нас после полуночи, в два часа ночи, построили, и мы двинули дальше. Дорога дальше так на Гродно и шла. На этом направлении немцы уже заканчивают окружение нескольких наших армий. Под полмиллиона человек, а вырвутся считанные единицы. Командование нас спешно гнало, двадцать пятого весь день в пути, три налета было, а на следующий день, когда светать начало, вышли на берег мелкой речушки, перепрыгнуть можно, еще и не топкая. Берег песчаный, мы стали рыть стрелковые ячейки, подразделения дивизии расходились в сторону, артиллерия позади нас готовила позиции. Вот и мы выдвинулись чуть вперед со Студентом, и стали рыть окоп на двоих, у самого берега. Метр глубины, и ниже вода. Камышом устлали дно и поставили миномет, приготовили мины. К слову, убойность у них слабая, не особо те мне и нравятся. Вот мины батальонного миномета – вещь, а уж полкового – вообще улет.

Нас завтраком покормили, обед потом был. Сегодня уже двадцать шестое, четвертый день войны. Сидя рядом с окопом, поглядывая, как купаются некоторые парни, я-то уже искупался и форму постирал, вон сохнет, наблюдал, как наша конная разведка возвращается. То, что немцы недалеко, было ясно, дымы на горизонте, явно техника горит, громыхание пушек. На нас выходили разрозненные советские подразделения. Справа у нас железнодорожная насыпь, там оборону другой полк держит. Поезда со вчерашнего дня не видать. Думаю, к вечеру будет первый бой. А может и нет, оборона не сплошная, о чем немцы отлично знают, их воздушная разведка постоянно в небе висит, зенитчики сбить не могут, обойдут стороной и двинут на Минск, оставив заслон нас удерживать. Я бы так и поступил.

К вечеру нас действительно стали обрабатывать артиллерией. Тут и там песчаные фонтаны вставали. А наземные войска мы так и не видели. Вот и сидели в укрытии с напарником. Зря я стенки не укрепил, песок такое дело, начал от сотрясений колоться и осыпаться, засыпав нам ноги и миномет. Пришлось шустро откапываться, выкидывая почву наружу, почистил и миномет. Вот и все, темнеть начало, а немецких солдат мы так и не увидели. Однако ночью, пока мы приводили в порядок позиции, нас сняли, и мы пошли не обратно, а вперед. Комдив решил атаковать ночную стоянку немцев. Впереди отсветы костров было видно. Даже неплохо вышло, разведчики сняли часовых, и мы орущей массой налетели на бивуак какой-то танковой части немцев, тут рядом и пехотная была, там другой полк атаковал, и кололи всех, кого видели. Отлично поработали. Только одно: какой-то разгильдяй, а это точно наш был, я видел, воткнул мне в ногу штык. В грудь целил, и, если бы я не споткнулся, хана была бы. Выше колена рана. С хрустом по касательной по кости прошел, хорошо ее не пробил. Я такой мат выдал, что тот мигом утек, и я не знал, кто это был, о чем сильно жалею. Вот и получается день двадцать седьмого июня, а я, покачиваясь, еду в телеге санитарного обоза нашей дивизии. Двенадцать телег экспроприированных, вместе с хозяевами, у местного населения. Зато я порядка десятка немцев застрелил и заколол, это точно, увел три ранца, МП-40 с боезапасом, котелок плоский с крышкой и фляжки, и тут меня ранил наш. К слову, свою СВТ и ремень с подсумками, со всем, что на нем было, я также в хранилище отправил, да и миномет с боеприпасами, а ротному сказал, что боец какой-то забрал. Мне рану перебинтовали, в телегу и в медсанбат. Там без наркоза, даже не почистив и не промыв рану, наложили швы, новый бинт и в тыл. В Минск ехали, там хватало госпиталей. Везут уж какой час в сторону Минска, я утром немного поспал, как в забытье, но мне мало было, так что иногда засыпал и просыпался на очередной кочке. Еще и рана сильно ныла.

Доехали мы до ближайшей железнодорожной станции, там санитарный эшелон ждали, и он через два часа прибыл, нас туда и в Минск. Уже вечером двадцать восьмого моей раной занялись в госпитале. Та ныла и стреляла, явно воспаление началось. Срезали нитки и промыли рану. Она гноилась. Я там сознание потерял, когда новые швы накладывали и бинтовали, уже не помнил. Проснулся в коридоре, на матрасе лежал, раненых много, а мест нет. Поинтересовался у врача, почему меня в тыл не отправили, ответил, что тяжелых отправляют, а мою рану средней признали, мясо проткнуто. Через три недели танцевать снова буду, и на передовую. Прямо обрадовали. Двадцать девятое прошло, тридцатое наступило. Слухи об окружении уже циркулировали. Сам я так и лежал на матрасе, но в туалет самостоятельно ходил, у нас на трех соседей одна пара костылей, по очереди использовали. Рана ныла, но не дергала, хорошо обработали, молодцы. Стараясь не тревожить, лежал в основном. А тут начал медперсонал к обеду тридцатого июня бегать, а потом объявили, что тем, кто может двигаться сам, лучше покинуть госпиталь. Немцы прорвались, скоро будут в городе, а эвакуировать раненых не на чем. Как и многие, я тоже подорвался, допрыгал до архива, получил свою красноармейскую книжицу, ее сдать пришлось, и даже выписку из госпиталя, потом к кладовщику. Тот выдал форму. Ну гимнастерка моя, а вот шаровары уже чужие, мои порезаны были штыком, а потом и медиками. И сапоги вместо моих обмоток, с трудом натянул все, и дальше с одним костылем, второй другой сосед взял, направился к воротам, куда стекался народ, многие в больничных пижамах. Кто куда рванул. Кто к железнодорожной станции, а кто и машины пытался остановить, а я по улочке, на окраину.

Тут повезло, дед выехал на телеге с навозом, я привлек внимание и подскакал к нему.

– Дед, отвезешь в лес? Плачу золотом.

– Давай.

– Держи аванс, – протянул я тому золотое колечко. – Вези.

Устроившись в телеге, под задницу положил трофейную плащ-палатку свернутую, чтобы не испачкаться в навозе. Не один я ехал, еще пятеро раненых подоспело, и мы покатили к окраине города. Где завалы были после бомбежек,