– Капитан Флота, – жизнерадостно сказала она, – ваш экипаж, вероятно, весьма вам признателен за то, что вы едите с ними в столовой. Вы то же самое делаете и на «Параболической компрессии», да? Или только здесь, будучи нашим гостем?

Глаза Шестнадцать Мунрайз с тенями цвета электрум моргнули за облачной привязкой, медленное, чуть похожее на черепашье движение век – открылись-закрылись.

– Когда мой экипаж приглашает меня, – сказала она. Злобный, осторожный ответ: ее приглашают как здесь, так и на ее корабле, тогда как Девять Гибискус явилась, пританцовывая, по собственной инициативе, нарушила приватность своих людей в столовой начальствующим взором.

– Значит, это удовольствие для вас, – ответила Девять Гибискус. «Видать, ты редко получаешь приглашения, раз тебе требуется особое».

– Для меня большая честь пользоваться гостеприимством Десятого легиона, яотлек.

– Мы гостеприимны по любым меркам, – сказала Девять Гибискус, и солдат слева от нее рассмеялась – «хорошо», – а потом резко оборвала смех – «не столь хорошо». Девять Гибискус очень хотелось знать, какого рода разговоры вела здесь Шестнадцать Мунрайз, отчего это вдруг ее люди стали бояться свободного самовыражения.

– Именно такими вы и оказались. Хотя это едва ли соответствует вашей репутации.

Девять Гибискус вскинула бровь. Тысяча чертовых черных дыр, она хотела убрать эту женщину со своего корабля как можно скорее!

– И какая же репутация у Десятого в Двадцать четвертом? – спросила она со спокойствием расплавленного песка, со спокойствием активной зоны реактора в состоянии заморозки.

Шестнадцать Мунрайз пожала одним плечом. Ее рот злобно и безукоризненно искривился в выражении напускной невинности.

– Изолированный, – сказала она. – Преданный.

Если бы Девять Гибискус спросила «преданный кому?», то ответ был бы «вам, яотлек». Теперь она четко осознавала уровень неприязни к ней со стороны Шестнадцать Мунрайз – или по меньшей мере со стороны ее хозяев, Третьей Ладони. Тут даже спрашивать нечего. Дело вовсе не в том, что она колебалась, все ближе подходя к полному апокалиптическому вовлечению в войну с инородцами. Это всего лишь подачка амбициям капитанов Флота, командовавших Шестым и Четырнадцатым. Шестнадцать Мунрайз не пришлось долго уговаривать их подписать ее письмо с намеками на бунт и выражением озабоченности. Дело даже было не в том, что Девять Гибискус привлекла министерство информации для работы, которую вовсе не должен был бы делать Флот, хотя она и подозревала, что это решение не помогло. Дело было в том, что Шестнадцать Мунрайз – или Третья Ладонь, или все министерство войны – считала ее опасной для империи. Мысль воистину тревожная, которую она не могла обдумывать без ощущения, что внезапно сильно заболела. Шестнадцать Мунрайз считала, что ее подчиненные со всем их доверием к ней, убежденной преданностью, готовностью умереть за нее – готовы умереть за нее, а не за Тейкскалаан.

Или готовы считать ее Тейкскалааном. Похоже, именно нечто в таком роде случилось с Один Молнией, и как он этим воспользовался? Бездарная попытка узурпации власти, хаотический транзит. Она бы ни за что!.. Но если министр Девять Тяга участвовала в узурпации, то, вероятно, у Третьей Ладони были основания считать, что Девять Гибискус, протеже министра, может попытаться предпринять что-нибудь подобное.

Она сказала:

– Вряд ли «изолированный», капитан Флота. Мы же сейчас едим с вами, правда? И уже не первый день… Вы ведь уже давно с нами? Сколько времени прошло?

– Мой адъютант Двенадцать Термояд – командир, которому я могу доверить командование «Параболической компрессией» на любой срок моего отсутствия по другим делам, – ответила Шестнадцать Мунрайз. Голос ее прозвучал немного раздраженно, нервно. Хорошо.

– Естественно, – сказала Девять Гибискус, заправляя в рот еще порцию лапши. Ее язык онемел в огне приправы. – Скажите мне, пожалуйста, если я смею интересоваться, – наивысшая форма изъявления вежливости, настолько вежливая, что кажется оскорбительной, – что вам нужно в столовой Пятой палубы? Ума не приложу. Неужели на «Параболической компрессии» нехватка рисовой лапши?

Теперь ее солдаты рассмеялись куда как раскованнее. Она испытывала к ним первобытно-родительское чувство. «Что с того, что мы сами по себе? Мы – тот грузик, который вращает колесо».

– Мне нравится ваша приправа к маслу, – сказала Шестнадцать Мунрайз абсолютно кротким голосом. – Возможно, я попрошу у вас одолжить мне шеф-повара этой палубы на денек-другой.

Она застряла в них, как заноза. Не хотела уходить, была готова позволить Девять Гибискус понять, что думает, потому что неколебима в своей уверенности: знание Девять Гибискус ничего не может изменить… Долбаные третьеладонники!

«Интересно, не предполагается ли моя смерть здесь? – подумала она. – Не должна ли и Шестнадцать Мунрайз умереть – прямо в пастях наших врагов? Косвенный ущерб ее хозяева вполне могут понести… если это означает и уничтожение меня.

А кто тогда выиграет войну, если все капитаны Флота умрут, как умирают мои “осколки”?..»

– Когда мы сможем поделиться столь необходимой на корабле личностью, как повар Пятой палубы, – начала было она, но тут ее облачная привязка засветилась красным и белым: пришло срочное послание.

На «Грузике для колеса» был только один человек достаточно высокого положения, чтобы перебить ее установки, залить письмо в ее глаза без запроса предварительного разрешения.

«Мальва, в медицинской части объявлен протокол заражения, – гласило послание Двадцать Цикады. – Я внутри этой зоны. Тело нашего врага распространяет грибковое цветение. Один медик умер. Гриб сожрал его. Подтверди получение».

Она вскочила со своего места, подняла руку, пресекая любые вопросы со стола. Глаза ее заморгали со всей доступной ей скоростью, вызывая систему обмена посланиями, в которую она отправила беззвучный текст: «Пчелиный Рой, почему ты внутри зоны?!»

Долгие десять секунд.

«Ничего лучше в голову не пришло. Приходи – посмотришь. Я пока вроде не умираю».

«У меня тут Шестнадцать Мунрайз», – написала она. Ждала. Ждала. Ждала в неопределенности паники, страх так глубоко пробрался в ее грудь, что заполнил ее целиком, она теперь словно существовала рядом и параллельно с ним.

Наконец: «Звезды небесные, Мальва, приводи ее. Почему нет?»

* * *

Восемь Антидоту снились деструктивные личности, и когда он проснулся, персонажи сна все еще висели вокруг него в воздухе вязкими миазмами, подобно утру, окутанному туманом, разогнать который не в силах даже солнечные лучи. Он был бесконечно расстроен, абсолютно уверен, что сделал что-то нехорошее, и в такой же степени не испытывал ни малейших сомнений в том, что ничего плохого не делал, во всяком случае в мире бодрствования. Все плохое ему только приснилось, а теперь сон проходил. Сходил на нет, хотя еще и не исчез полностью, только разлетелся на куски.