В Севастополе пополнил запасы и на весь август ушел на Тендровский рейд. Там артиллерийская комиссия должна была дополнить опытной стрельбой некоторые детали новых таблиц, а три раза в неделю я выходил в море для эволюций и эскадренных стрельб на максимальных расстояниях — до 110 кабельтов. В Одессу по праздничным дням ходил миноносец, и иногда два, за свежей провизией и для съезда на берег желающих офицеров и всех комендоров-наводчиков очередного корабля.

15 августа, темной ночью, тихо вошел на рейд, точно крадучись, адмирал барон Н…н на учебном судне. Не показывая позывных, он стал вдали от эскадры, и вскоре на вельботе прибыл ко мне сам барон. На вопрос нашего часового: «кто гребет?», он у борта ответил: «матрос!». Тихо войдя без доклада в мою каюту и оглядываясь, нет ли посторонних слушателей, сел на мою койку и шепотом спросил: «Правда ли, что вы ранены, командиры перебиты, а уцелевшие офицеры спаслись бегством на косу?. Главный командир получил от севастопольской жандармской охранки весьма „точные“ агентурные донесения, что у меня на эскадре готовится всеобщий бунт команд. А по „собственным“ сведениям самого барона, „бунт будто уже состоялся“».

Я предложил ему папиросу, приняв его вопрос за шутку. Но он продолжал с серьезной миной: Главный командир поручил мне взять вас незаметно ночью к себе, на мой транспорт, и привезти в Севастополь, где вы можете укрыться, а когда уляжется бунт, я со своим учебным отрядом пойду с заряженными пушками, заставлю их сдаться и, вынув из пушек бойки, приведу усмиренную эскадру в Севастополь под конвоем своих кораблей. Я позвонил вестового, приказал подать чай и, привстав на койке, посмотрел на барона: «Скажите, барон, вы все это в шутку или всерьез?». Он, продолжая говорить таинственным шепотом, спросил: «Неужели это все сказки? Мы ведь имеем точные агентурные донесения».

«Это, барон, не только сказки, но провокаторская ложь! Мои команды заняты своим делом. Если бы был хоть слабый намек на бунты, то мы и сами сумеем справиться с ними. А уж бросить эскадру и спасаться бегством я бы не мог ни в каком случае. Передайте Главному командиру, что, если он боится так Тендры (Черноморские моряки боялись этого пустынного Тендровского рейда с тех пор, как на нем в 1905 г. бунтовал „Потемкин“». Когда я в прошлом году уходил туда в первый раз, то получил от нескольких жен боцманов и кондукторов анонимные письма с просьбой не ходить в это страшное место), я могу прийти в Севастополь, но не один, а со всею эскадрою и не сейчас, а когда комиссия закончит проверку таблиц. Барон уехал и незаметно покинул рейд. Дня три спустя Главный командир прислал мне телеграмму: «Вернуться с эскадрой в Севастополь». 20 августа я стал на свои бочки на Северном рейде.

От Главного командира я узнал большие новости. В силу производившихся реформ «По управлению флотом и Морским ведомством» береговая должность Главного командира упраздняется, а вместо нее будет должность командующего морскими силами Черного моря с постоянным пребыванием на эскадре. На эту должность назначен контр-адмирал Бострем — бывший товарищ Морского министра, не нравившийся Государственной Думе и потому смененный. Я возвращаюсь по требованию Государственной Думы в Балтийский флот с назначением младшим флагманом Балтийского флота и как окончивший двухлетний ценз, а на мою должность назначается контр-адмирал Сарнавский. Бывшие со мною все командиры- балтийцы отзываются. Я был совершенно удовлетворен, что за свое двухлетнее командование эскадрой мне удалось направить ее и привести к боевой готовности. Я ждал приезда контр-адмирала Бострема, чтобы сдать ему ее в море — на ходу, со стрельбой и эволюциями. Он вскоре приехал и поднял свой флаг на яхте «Эриклик».

Корабли Черноморского флота в походе. 1910-е гг.

20 августа я вместе с адмиралом Бостремом вышел с эскадрой в море. Пустили под парусом последнюю еще новую лайбу и с расстояния 90 кабельтовых проделали вначале на полном ходу эволюции, а затем, перейдя в строй курсовой дуги, начали эскадренный бой. Мои командиры на последнем дебюте лихо управлялись своими кораблями. Когда эскадра была в строе фронта, Бострем пожелал сделать рискованный маневр: «Человек за бортом», с выстрелом пушки был брошен буек, и все корабли с полного хода встали на месте как вкопанные; через минуту был спущен вельбот, он поднял буек, а через 5 минут эскадра двинулась дальше и полным ходом продолжала маневры. Этот маневр вполне безопасен при всех строях, но не в строе фронта. С расстояния до лайбы 90 кабельтовых началась пристрелка; спустя 7 минут был сделан залп, затем вторая пристрелка, через 8 минут второй залп по лайбе — она утонула. Затем новый начальник смотрел миноносные маневры, их представлял ему контр-адмирал Сарнавский.

5 сентября, утром в 10 ч, с адмиралом Сарнавским я объехал все суда, прощаясь с командами; на всех судах меня провожали криками «ура». Потом в Морском собрании офицеры эскадры чествовали меня завтраком во главе с адмиралом Сарнавским и начальником берегового Штаба капитаном 1 ранга Сапсаем. Мне было поднесено художественно исполненное акварелью меню с изображением выхода эскадры с Севастопольского рейда на стрельбу, с распиской всех офицеров, участвующих за завтраком. В прощальных речах черноморцы отметили, что «эскадра теперь и два года назад представляет огромный контраст: тогда офицеры боялись команд, и возвращаться на свой корабль считалось для них тяжелой повинностью, а теперь мы гордимся каждый своим кораблем. Теперь нам вполне ясно, что „строгий адмирал“ был прав, заставив нас корабль считать своим домом». Пожелав им дальнейшего прогресса в тренировке эскадры к боевой ее готовности, я сердечно простился и покинул Морское собрание.

На своем корабле я, поблагодарив офицеров и команду за совместную службу, приказал спустить мой флаг и на катере поехал по рейду прямо на вокзал. В этот момент мой флаг тихо спускался и по рейду гремел салют этому флагу. На перроне вокзала я застал всех офицеров эскадры во главе с адмиралами Бостремом и бароном Нолькеном. Тут же был выстроен эскадренный оркестр. За шампанским Бострем произнес краткую речь, я ответил тем же и, тронутый столь сердечными проводами, перецеловался со всеми. Лишь только двинулся поезд, оркестр заиграл марш… Прощай, Севастополь! Я чувствовал себя совершенно счастливым. По дороге я заехал в Окуловку к семье. Там я застал и свою дочь Наталию, приехавшую из Гельсингфорса, где ее молодой муж командовал миноноской. Я торопился в Петербург, чтобы устроить для семьи квартиру и определить сына в Морской Корпус. Жорж выдержал экзамен 5-м, был принят на казенный счет и очень гордился, надев кадетский мундир.

Я числился в должности младшего флагмана и был первым кандидатом для производства в следующий чин как окончивший контр-адмиральский ценз после двухлетнего командования эскадрою. Лично представиться Государю я не имел возможности, потому что он был в то время на «Штандарте» в финляндских шхерах и принимал французского президента или Вильгельма. Но вице-адмиральские вакансии все были заняты, и я состоял при Главном Морском Штабе, председательствуя в различных комиссиях.